До того, как стать фрейлиной королевы Анны, я только и знала, что ворчание матери в нашей норфолкской глуши. Училась ненавистному шитью у старой гувернантки Нэн и ждала писем от Гарри из Виндзора, как единственной отдушины. Когда он только уехал, то писал мне часто, но со временем письма стали приходить реже, и мы возобновили связь только тогда, когда отец объявил, что я стану женой Генри Фицроя.

Мои покои в Гринвиче меня радуют. Красивые, из трех смежных комнат, в самой большой из которых стоит кровать и письменный стол. Здесь гораздо больше места, чем в моей комнате в Кеннингхолле. Окна пропускают зимние солнечные лучи, которые падают мне прямо на лицо.

Первое, на что я смотрю при пробуждении — это герб моего мужа. Мой новый герб.

Это было моё первое распоряжение в качестве герцогини, я велела забрать одно из полотнищ, которыми был украшен пиршественный зал в Хэмптон-корте, и принести его мне.

Два оленя, лев и крепость — белые, словно снег. И серебряная лента — символ незаконнорожденности. А также девиз Генри: «Долг связывает меня». Теперь долг связывает нас двоих.

Я начинаю утренние сборы. Одна из трех служанок помогает мне надеть киртл и делает такой резкий рывок шнурками, что у меня перехватывает дыхание — и от тесноты, и от неожиданности. Девочка извиняется так, будто за эту оплошность я сошлю ее на плаху.

Я ловлю себя на мысли, что это благоговение мне приятно. Но я не должна зазнаваться. Я герцогиня всего пару недель, и то не настоящая. А эта девочка, вроде как одна из моих дальних родственниц, наверняка одевала только себя да пару младших сестер. Еще научится.

Дверь в мои покои с грохотом распахивается. Служанка втыкает булавку мне в бок.

— Итак, моя пташка, мне нужны подробности! Всё, мельчайших деталях. Рассказывай, какой он?

Шелти без всяких церемоний плюхнулась на мою кровать. Она — моя ближайшая подруга, почти сестра — на два года старше и на целую жизнь мудрее. По крайней мере в том, что касается мужчин.

Вообще-то ее тоже зовут Мэри, как и меня. Мэри Шелтон. Но она не любит своё имя, потому что оно «коллективное».

«Если ты выйдешь в зал и крикнешь “Мэри”, то обернется каждая вторая. Но не я», — говорит она. И просит друзей и ухажеров называть ее Шелти.

— Могла бы проявить немного уважения к герцогине Ричмонд, — говорю я.

— Ох, простите, Ваша Светлость, — смеется Шелти. — Позвольте подержаться за ваш мизинец, Ваша Светлость. Расскажите же, Ваша Светлость, как там поживает ваш муж, Его Светлость?

Ну всё, это надолго. Я совершила ошибку, спровоцировав ее колкости.

— Нечего рассказывать. После свадьбы мы даже толком не разговаривали.

— А когда вы собираетесь делать королевских внуков?

— Брось, Шелт, ты уже точно знаешь, что нам запрещено спать друг с другом.

— Конечно знаю, весь двор знает. Но можно ведь тайком…

— Нет.

Это прозвучало острее, чем я ожидала.

— Тайком нельзя. Я… будь ты на моем месте, ты бы может и сделала это, но я не собираюсь идти против воли короля.

Шелти строит разочарованную гримасу.

— Ну и скукотища с вами, Ваша Светлость.

Я не сомневаюсь в том, что на моем месте Шелти действительно всё устроила бы так, как ей надо. Она смелее меня. И она и правда могла оказаться сейчас герцогиней вместо меня, ведь она тоже кузина королевы Анны, только со стороны Болейнов. Так что мы с ней в каком-то смысле родственницы, и это меня радует.

Когда Анна и король выбирали невесту для Генри и поочередно исключили всех заморских принцесс, остались мы трое: я, Шелти и ее сестра Мадж. Про Шелти забыли почти сразу — ее родители рассудили, что было бы странно выдавать замуж младшую сестру, пока старшая ходит в девицах. А потом не у дел осталась и Мадж, ведь мой отец гораздо полезнее королю, чем ее. И он куда более знатный, чем сэр Джон Шелтон.