– Конфеты… Конфеты шоколадные обязательно водились – чисто пацанячья заначка, – согласился Климентьев. – Оксанка поэтому со мной дружила, а не с тобой.

– Ах, вон в чем дело! – Лугин поднял коробку с консервами и едва удержал ее, согнувшись от смеха.

– Больше тебе скажу, – Денис обтер руку о тряпку и с мрачной серьезностью посмотрел на друга. – В восьмом классе я Оксанку так накормил шоколадом, что ее повело со мной целоваться.

Они рассмеялись вместе.

– Буржуй, может, кофе напоишь перед нашей хреновой дорогой? – спросил мичман, погрузив в багажник консервы и отобранные Климентьевым вещи.

– Липисдричества нет, – для верности Денис щелкнул выключателем. – Если хочешь, разводи «Шмеля».

Кофе они все-таки попили, закусив отвердевшей до неприличия колбасой «Столичная». Перед самым отъездом Лугин взял баллончик с нитроэмалью и намалевал на воротах гаража: «Прощай Москва! Вечная тебе память!». Выше вывел страшноватый крест.

Пока Денис покуривал на утреннем солнышке, Сергей смотрел на собственную надпись, жутко похожую на некролог – черными жирными буквами на темно-красных створках – и думал, что зря сотворил это дурачество. В этих мрачных граффити будто таилась то ли злая усмешка, то ли крикливое глумление над городом, который пока еще жив. А ведь по этому городу еще ходили хорошие и плохие люди, не сумевшие по разным причинам выехать на восток или запад, и не желающие верить, что скоро здесь все обратиться в мертвые руины.

Прежде чем направиться к Горьковскому шоссе, Лугин с Климентьевым решили дать крюка в Марфино, потом в Останкино. Если как следует потесниться, в джипе можно организовать место для еще двух, а то и трех пассажиров. Однако, проехав по знакомым адресам, никого они не застали на месте. То Сергей, то Денис поднимались на этажи, стучали в двери (потому что город был обесточен, и не работали звонки) им отвечала мертвецкая тишина, в лучшем случае радио, твердившее что-то об инопланетных звездолетах. Не было ни Сорбиных, ни Андрюхи Ерофеева с Ленкой, ни шумной семьи Сафиных. И даже стариков Джамбуловых не было. Лишь на обратном пути заскочив в Богородское, и поднявшись пешком на шестнадцатый этаж, Климентьев достучался до профессора Данцева. Составить компанию в бегстве на восток Григорий Сергеевич отказался. Он уже сидел на чемоданах, собираясь семьей к Гомелю на место посадки кафравского корабля.

– В Гомель бесперспективно, Григорий Сергеевич, – попытался убедить его Денис. – Разве не слышали, белорусы пропускают наших неохотно. Говорят, таким образом сводят счеты за цены на газ. Но если по чести, их тоже понять можно: сначала хотят устроить всех своих. А «свои» – все страна. И кафравцы… Эти черти ввели дискриминацию по возрасту. Слышали из новостей? Не вывозят никого старше тридцати двух. По их мутным понятиям даже Христа бы не взяли. В общем, крайне не советую – на Гомель только время потеряете, а его уже нет. Разумнее вас ехать с нами.

– Эх, Денис, – Данцев похлопал бывшего ученика по плечу. – За заботу спасибо. Молодчина ты – прибежал один из нашей молодежи. Но неужели думаешь, что профессор Данцев принимает решения от балды-папаньки?

– Даже в голову такого не приходило, – Климентьев чуть не поперхнулся, чтобы сдержать смех.

– Ты ж пойми, у меня железные связи с Национальной академией наук Беларуси. И оттуда уверенность, что я не останусь за бортом. Ждут друзья-белорусы. Зарезервировали места для моей семьи. С нами Хромов и Лучинский едет. Еще человек десять – пятнадцать из института. Кстати, завтракать будешь? – Григорий Сергеевич повернулся, помахивая ладонью, словно нагоняя на Климентьева крадущийся с кухни аппетитный дух. – Омлет с сосисками. А? Теперь когда такое отведаешь?