– Позволь, я расскажу, как обстоит с этим дело в Кинологическом корпусе. Неопсы – не просто говорящие собаки.

– Того, в «Театре Макартура», я не понял. Они что, правда говорить умеют?

– Умеют. Надо только собственное ухо приучить к их произношению. Пасть неопса не способна произнести «б», «м», «п» и «в», но есть эквиваленты, и к ним привыкнуть несложно. Такое бывает у людей с расщеплением твердого нёба, разве что звуки искажаются другие. Во всем же прочем неопесья речь такая же внятная, как у людей.

Тем не менее нео – не говорящая собака. Это даже вообще не собака, а плод искусственных мутаций, симбионт, выведенный из семейства псовых. Обученный нео в шесть раз умнее среднестатистического пса, то есть он практически ровня нашему человеческому дебилу. Хотя по отношению к нео такое сравнение несправедливо. Дебил – это отклонение от нормы, дефект, а нео своего рода гений, причем эта гениальность – норма. – Мистер Вайсс нахмурился. – При условии, что он живет в симбиозе. В этом-то и проблема. Мм… Ты еще слишком молод, чтобы жениться, но женатых, конечно, видел, по крайней мере твоих родителей. Можешь себе представить брак с неопсом?

– Чего? А-а-а… Конечно нет.

– В кинологической службе эмоциональные отношения человек – собака и собака – человек гораздо ближе и важнее, чем эмоциональные отношения в большинстве браков. Если погибает хозяин, мы немедленно усыпляем неопса! Из жалости. Больше мы ничего для бедной твари сделать не можем. А если погибает неопес… человека усыпить нельзя, хотя это было бы самым простым решением. Хозяина в смирительной рубашке мы отправляем в госпиталь, и там он постепенно приходит в себя. – Мистер Вайсс взял авторучку и сделал пометку. – Вряд ли мы рискнем взять в кинологи парня, не способного обхитрить маму, чтобы собака ночевала в его комнате. Давай рассмотрим другие варианты.

Только в этот момент стало ясно: все профессии, предшествовавшие в списке кинологической, для меня были недоступны. А теперь снят и этот пункт. Я до того опешил, что едва не пропустил мимо ушей следующие слова мистера Вайсса. Эти слова звучали задумчиво и отстраненно, как будто он вовсе не обращался ко мне, а вспоминал кого-то далекого, давно покинувшего сей мир.

– Я сам был половинкой кинологической пары. Когда мой нео перешел в разряд безвозвратных потерь, меня полтора месяца продержали на успокоительных, а после перевели в другую службу. Джонни, вот ты столько разных курсов закончил – почему не научился чему-нибудь полезному?

– Сэр?

– А теперь уже поздно… Ладно, забудь. Мм… Похоже, о тебе хорошего мнения учитель истории и нравственной философии. Пишет, ты не глуп, а всего лишь невежествен и предвзят, но в этом вина не твоя, а твоего окружения.

– Он правда так написал? – поразился я.

– Я хорошо его знаю. Поверь, это высшая похвала.

«Невежествен», «предвзят» – мне это похвалой вовсе не показалось. Вот же старый высокомерный сухарь!

– И парень, получивший «С» с минусом за сочинение на тему «О роли телевидения», не может быть совсем безнадежным. Думаю, нам стоит учесть рекомендацию мистера Дюбуа. Как насчет пехоты?

Я выходил из Федерального здания подавленным, но не сказать что несчастным. Все-таки я теперь военный; в кармане документ, подтверждающий этот факт. Меня не отправят на свалку для неизлечимых тупиц.

Несколько минут назад закончился рабочий день, в здании оставался только малочисленный ночной персонал да несколько захлопотавшихся клерков. В ротонде мне встретился человек, который уже шел к выходу. Вроде я где-то видел раньше это лицо…

А он встретил мой взгляд и кивнул как знакомому. И отрывисто проговорил: