– Но вред уже нанесен, – жестко произнес Максимов. – И вряд ли его исправишь каким-нибудь опровержением. Ярлыки у нас клеят быстро. Вот только отмыться от них удается не каждому. Но я не понял, вы предполагаете, может быть вынесение иного…

– Я не представляю пока, какими доказательствами обладает обвинение, – уклончиво ответила Лиза. – Вы же знаете, до определенной поры следователи не раскрывают свои карты.

– Ага! Следственная тайна, – догадался Павел.

– Что-то вроде того. Конечно, наступит пора, когда нас ознакомят с материалами дела и мы сможем прочитать показания свидетелей и данные экспертиз. Правда, это произойдет в самом конце расследования. Таковы правила. А пока мы можем только догадываться и собирать сведения по крупицам.

– Тогда я вам кое-что передам, – сказал Максимов и метнулся в соседнюю комнату. Уже через минуту он принес в руках объемную папку, перетянутую резинкой. – Держите. Прочитайте на досуге. Там газетные статьи, вырезки из журналов, рецензии.

И, словно отвечая на немой вопрос Елизаветы, он тихо заметил:

– Я не хочу, чтобы у вас были какие-то сомнения насчет Дианы. Она тут ни при чем. Вы увидите.

Дубровская не была уверена, что литературные рецензии помогут пролить свет на это дело, но папку у Максимова все же взяла.

Диана сидела в спальне, безучастно глядя в пол. Она слышала разговоры в прихожей, но не имела ни малейшего желания присоединиться к ним. Павел передал адвокату папку с вырезками, надеясь, что, прочитав хвалебные статьи, Дубровская будет думать о его жене лучше, чем думает сейчас. Какая глупость! Интересно, что сказал бы адвокат, увидев вот это?

Данилевская потянулась к прикроватной тумбе. Там, в самой глубине ящика, под стопкой глянцевых журналов и дамских романов в мягкой обложке, лежала фотография. Обычный портрет улыбающейся женщины, на обратной стороне которого темнела надпись: «Дорогой сестренке от Ольги. Ты и я – навсегда!» Ничего особенного, если не считать того, что фотография была разорвана. В мелкие клочки. А клочки аккуратно высыпаны на самое дно ящика. Подальше от посторонних глаз.

Елизавета сняла резинку с папки и аккуратно развязала тесемки, освобождая содержимое. Как она поняла, здесь педантичный Максимов хранил все, что было связано с творчеством его жены. Почему этим занимался он, а не сама Диана? Вот подпись, сделанная его рукой: «Дианочка на встрече с читателями. Дом творчества молодежи». Вот аккуратно наклеенная на плотную бумагу газетная статья «Скалолазка моя». Вот очередная фотография, где смеющаяся Диана запечатлена на фоне своих книг, и опять надпись – «Солнышко на презентации своей книги».

Дубровская почувствовала даже что-то вроде белой зависти к женщине, чей муж упивается успехом своей второй половины. Вот у них в семье все по-другому. Андрей Сергеевич, о котором так проникновенно рассказывал Максимов, только скрипит зубами, когда речь идет о новом расследовании Елизаветы. «Да уймешься ли ты, в конце концов!» – говорит он в сердцах, после чего следует обязательный совет обратить внимание на домашнее хозяйство. Когда он весел, то, дурачась, обещает ей совершить налет на банк или ограбить старушку в переулке. «Надеюсь, ты тогда полюбишь меня, как одного из своих головорезов? – спрашивает он. – Единственный способ привлечь твое внимание – это убить кого-нибудь».

Разумеется, он не станет читать очередной приговор, вынесенный клиенту Елизаветы, а, увидев ее фото в разделе криминальной хроники, обязательно скажет, что в деловом костюме она напоминает ему председателя жилконторы, тощую пожилую тетку с пучком на голове.