Поэты – те же монахи, только монахи жаждут общения с Богом, а поэты – общности с людьми, эти слова Николая Шипилова вспоминались мне почему-то, когда я общался с ним на перроне в Тюмени: возвращался он с писательской братией из поездки по Транссибу. О скольких же талантливых поэтах порассказывал Коля с болью и восторгами в «Литературной России», вытаскивая их из безвестья: «монаха» же стая отвергает по закону «белой вороны», и тем жестче, чем он талантливей. И шептали ему в безднах сибирской жизни такие самородки или кричали, как кричит утопающий в туманной реке, или скандалит кто по ничтожному поводу, являя высокое великодушие там, где место злобе, или публично выставляет себя на посмешище, возлюбив то, что отторгнуто или осмеяно обществом, но во все времена и при всех государях – все это заключено в скорбных словах Христа: «Боже мой, Боже мой, для чего ты оставил меня». Так вот, до сердечной боли, пронзительно может слышать людей этот невысокий человечек-живчик, огонь духа Коля Шипилов, синица в нашем литературном мире. Спасибо тебе, брат!»

Может, и не успел уже прочесть эти мои слова Коля. Но более всего отозвались во мне слова о Шипилове, что птица божия он. Так воспринимали его, стало быть, и другие. Легкие, трепетные эти пернатые существа, и более всего, наверное, из всех птиц я люблю их. Заворожили они однажды меня, когда весело цвиркали, перепархивая в кущах кустарника у тоннеля одного на старой Кругобайкальской железной дороге, и долго я наблюдал за их синичным сообществом, уловив в нем что-то людское, теплое.

Синицы – ниспосланные человеку комочки счастья, глядя на них, хочется улыбаться. По живости, любопытству, открытости миру, счастливому щебетанью и одновременно с этим философской какой-то сосредоточенности самих в себе крохотули-синицы истинно божии птицы. И не удивительно, что есть среди них и отшельники, а по-другому монахи, как есть они и среди людей, такие среди нас особи, кто занимается своим отдельно от других. Глядел я на одну одну синицу-отшельницу, и так и подмывало меня спросить ее, какому же богу она молится. Весело даже подумал, что одиночество такое – удел гениев и орлов. В общем, представляю я почему-то синицами тех, кого можно отнести к артистическому человечеству. Крылатыми людьми называю я их. Это будто о них говорил Иисус Христос: «Вы лучше многих птиц».

ЛК:

Крылатые люди – те, кого отношу я к хомо криенсам. Это люди духа, а дух – парение, витание в сферах, он никогда не приземляется, и мир предстает для парящего человека мыслью в живых меняющихся координатах. Истинно, все текуще, как слова в нас, полумысли и получувства. Бездна парения, по мысли Ясперса, есть пространство свободы. И именно в состоянии этой свободы «избранные и отмеченные» Провидением люди улавливают истину, это перо Жар-птицыно. Летающим, как на картине Марка Шагала, доступны и высшие откровения любви Если это не безголовый тип с ведром, что парит над коровой, которому млеко лишь давай. Так коррупционеры живут с одной лишь мыслью о корысти. «Где искать опоры?» – спрашивал Вернадский. И себе отвечал: «Искать в бесконечном, в творческом акте, в бесконечной силе духа». Да-да, в полетной его силе, скажем мы. Философия крыластости мира в человеке, он – исток, корень такой цивилизации… И не мог жить без крыла и Коля Шипилов. В тексте, лежащем передо мной, были уже выделены оранжевым фломастером строки, которые рождали в моей душе свой отзыв. Эти трепетные фрагментики и настраивать стали мою душу на сказку. Вот первый:

«Сколько помню Николая, всегда у него на манер крыла жила за спиной шестиструнная гитара – верная спутница жизни и боевая подруга».