– Это неприемлемо. – Глаза полковника Тайлера заблестели. – Я…

– Что неприемлемо? Мои доводы? Или ваше президентство?

– Не принуждайте меня! Вы не можете просто взять и передать мне свой пост, как призовую карточку из пакетика с орешками!

– Но вы же хотели отобрать его у меня силой – вы и ваши соратники.

– Это другое!

– Неужели? Не сказал бы, что это вписывается в правовые нормы.

– Я не буду гребаным президентом! Вы – гребаный президент!

– Полковник Тайлер, можете меня застрелить, если хотите. – Уильям поднялся, несмотря на риск, и заговорил властным тоном. По настоянию Тайлера он еще раз стал президентом Соединенных Штатов. – Одного-двух выстрелов может не хватить. Я чувствую, что мое тело сейчас немного крепче, чем раньше. Но если вы выпустите всю обойму, тело уже не восстановится. Однако я считаю, что оставлять труп на Лафайет-сквер этим чудесным солнечным утром – моветон.

Полковник Тайлер встал, но не убрал пистолет от живота Уильяма.

– Раз вы можете умереть, вы не бессмертны.

– Тело смертно. Я – нет. Моя… сущность, назовем это так, теперь хранится в Артефакте. Я одновременно и здесь, и там. Здесь я бодрствую, а там – сплю. Если вы выстрелите, то просто переставите местами слагаемые.

Над парком пронесся порыв ветра. В десяти ярдах от скамейки воздушный змей мальчика дернулся и застыл.

«Тяни, – подумал Уильям. – Крути нитку».

Змей – черно-желтое пятно – поднялся высоко в синее небо.

– Полковник, давайте прогуляемся, – предложил Уильям. – Мои ноги затекают, если их долго не разминать.

Они пошли по 17-й улице в направлении Потомак-парка, мимо художественной галереи Коркорана, штаб-квартиры Организации американских государств и других образцов беспорядочной вашингтонской архитектуры.

По мнению Уильяма, наиболее характерными сооружениями Вашингтона оставались памятники. Мемориал Линкольна, мемориал Джефферсона. Американское представление о британском представлении о римском представлении о греческой гражданской архитектуре.

У афинян для осуществления демократии существовала агора. Нам следовало бы скопировать их рыночные площади, а не храмы. Поставить на Конститьюшн-авеню несколько палаток с фруктами, пару торговцев коврами, тележки с арахисом и устраивать между ними заседания конгресса.

Когда-то ему нравилась идея демократии. Он питал к ней не менее теплые чувства, чем к тому пляжу в Мэне. Но на долгом пути к Белому дому он утратил и любовь к демократии, и любовь к пляжу.

Да, он неоднократно упоминал слово «демократия» в своих речах. Но из него будто выжали весь сок.

Ему было интересно, любил ли демократию полковник Тайлер. Прогулки по пляжу тот наверняка не любил.

– Вы отдали все, – рассуждал Тайлер. – Без боя. Даже кулаком не погрозили, мистер президент. Как по-вашему, заслуживает это преступление наказания в виде пули в лоб?

Пистолет спрятался в кобуре под курткой полковника, но Уильям не забыл о его наличии.

– И что же такого я отдал, полковник?

– Америку, – ответил Тайлер. – Нашу нацию. Наш суверенитет.

– Нельзя отдать то, что тебе не принадлежит.

– Но вы вступили в сговор с захватчиками.

– Все настаиваете, что это вторжение? Ну, пожалуй, можно сказать, что я с ними сговорился. – Это было правдой. Президент увидел многозначительный сон за несколько дней до остальных. Со смертельно больными и сильными мира сего вступили в Контакт заранее. С больными – чтобы болезнь не забрала их в последний момент. С власть имущими – чтобы они не натворили бед. – По мне, это не сговор, а взаимовыгодное сотрудничество.

– А по мне – государственная измена, – сухо произнес Тайлер.