Теперь домом им служил Артефакт – физическая структура и одновременно огромное виртуальное пространство. Их было больше, чем людей на Земле, но лишь некоторые по-прежнему помещались в физических телах, чтобы поддерживать работоспособность Артефакта.

Как рассказала Энни, они были не коллективным разумом, компьютером или чем-то подобным, а самостоятельными существами, уникальными индивидами; будучи нематериальными, они могли соединяться друг с другом, бесконечно спать, переносить длительные межзвездные путешествия без скуки и усталости. Они обладали безграничной способностью к обучению и жили неизвестно сколько – сколько угодно. В некотором смысле они достигли бессмертия.

Энни говорила, осознавая все это в процессе рассказа, что они странствовали с тех пор, как Земля была скоплением пыли, а Солнце – горячей новой звездой, и ничего не забыли за минувшие тысячелетия. Они были обширным хранилищем непостижимо древней мудрости и прибыли на Землю в момент, который сочли переломным и удачным. По их словам, «мы – то, чем они были когда-то»: разумная раса, не покидающая пределов планеты и отравляющая ее своими отходами.

Становилось понятно, почему они не выходили на связь с мировыми лидерами и правительствами. У них был более продвинутый способ коммуникации: кибернетические микробы, нечто вроде руки, с помощью которой можно дотронуться до каждого человека. Такой, более личный, контакт был их единственным методом связи. Микробы, назовем их неоцитами, взаимодействовали с нервными клетками, не изменяя их. Непосредственно перед Контактом они успокоили испуганных землян, одурманили на некоторое время – как объяснила Энни, чтобы не допустить паники. Затем Странники погрузили нас в долгий глубокий сон и в течение тридцати часов обратились к шести миллиардам человек не на известном языке, а посредством, за неимением лучшего слова, комплекса понятий, более глубоких и всеобъемлющих, чем слова любого языка. Они рассказали все это и гораздо больше, куда больше, чем могла объяснить Энни.

«Мэтт, – говорила она, – ты наверняка тоже почувствовал это: такие возможности… в прямом смысле бесконечные возможности… их жизнь, их дом, Артефакт, как раковина наутилуса, не мертвая, как могло показаться, а полная удивительной и разнообразной жизни. Они ведь показали тебе это?

Они предложили мне все это. И тебе тоже должны были предложить.

Они сказали, что я могу получить все это».

«Ты хочешь жить? – спросили они. – Жить, не зная смерти? Фактически вечно?»

И Энни ответила «да».

«Ты хочешь жить, – спросили они, – даже зная, что изменишься? Даже если со временем перестанешь быть человеком?»

Тут она замешкалась. Но вновь подумала об их долгих, сложных, интересных жизнях; поняла, что все на свете меняется, что сама смерть – своего рода перемена и невозможно жить вечно, не меняясь: без перемен ничего не сделать.

И снова сказала «да».

Она налила Мэтту кофе. Мэтт посмотрел на кружку. Крепкая, приятно осязаемая. Привычная вещь.

Бьюла зевнула и спрыгнула с него, очевидно предпочитая залитый солнцем пол.

– Мэтт, что ты им ответил? – спросила Энни, положив руку ему на плечо.

Он отстранился:

– Я ответил «нет».

Президент, которого, к слову, звали Уильям, решился на поступок, которого не совершал уже много лет: вышел на прогулку.

Он покинул Белый дом через главный выход, перешел Пенсильвания-авеню и оказался на Лафайет-сквер.

Стояло ясное сентябрьское утро. Воздух был прохладным, но ласковое солнце грело руки и лицо. На входе в парк президент задержался. Улыбнулся, скинул куртку. Расстегнул воротник, снял черный шелковый галстук, машинально сложил его и сунул в карман брюк.