– А он что же? – спросил Ной.

– Помер на той неделе, – вздохнул Сысой. – Не уследили. Напился от радости по случаю успеха родной планеты, посинел и помер.

– А связаться с этим Рагабаром никак нельзя? – спросил Ипат. Я даже отвернулся – неловко мне стало, что большой и добрый дядя может быть такой дубиной.

– Как же с ним свяжешься? – снизошел до ответа Сысой. – Никак. На Зяби никто не знает рагабарского языка. Средств мгновенной межзвездной связи у нас нет и никогда не было. Мы не можем ждать, когда к нам в гости прилетит еще кто-нибудь и поможет с переводом: звездолет начал расти и ждать не станет. Вот когда-нибудь… когда вы вернетесь с успехом, тогда все у нас будет: и межзвездная связь, и путешествия, и еще много всего. Но пока придется самим…

– А картинки в этой книге есть? – спросил я.

Тут Сысой погладил меня по голове, и сделал это с такой ласковой печалью, что я стиснул зубы и стерпел.

– Есть. Но на первой картинке звездолет уже настолько велик, что в него может влезть человек, а по ранним стадиям развития – только текст…

– Ладно, – проворчал я. – Тащите книжку.

И на всякий случай отошел, чтобы Сысой не вздумал погладить меня еще раз.

Прошел еще день. Тот тип, что приносил нам в судках еду, заметил нехватку тарелок в буфете и поднял шум. Мы поставили нахала на место, но что-нибудь делать с этим все-таки надо было. Ипат нашел выход, а заодно и занятие себе. Сысой одобрил. Теперь каждый день нам приносили ведро сырой глины, а Ипат лепил из нее толстые блины и сушил их на солнце. «Топинамбур» с увлечением поедал и глину, ему что глина, что фарфор – без разницы. Более неприхотливого существа я еще не встречал. Кенгуролик нипочем не станет есть мясо, самобеглая повозка не поедет, если набить ее газогенератор чугунными болванками вместо дров или угля, комару нужна кровь, а слизню – овощ или, на худой конец, гриб; звездолет же уплетал все, что ни дай. Меня это радовало.

Книгу, что принес Сысой, я пролистал и, конечно, ровным счетом ничего в ней не понял. Я и букв таких никогда не видывал. Картинки… Ну, не знаю. Может, толк от них и будет, решил я. А может, и нет.

На чердаке было сухо и пыльно, по ночам я отчетливо слышал, как потрескивают рассохшиеся стропила и потихоньку скрипят в кровле какие-то насекомые. Мне их скрип не мешал. В дальнем конце чердака висело осиное гнездо величиной с человеческую голову, но осы почему-то не подлетали ко мне, если рядом был «Топинамбур». Боялись, что ли. Хотя живое он не ел, я проверял, а вот дохлых мух поглощал с удовольствием. Чего бы осам его бояться, раз они живые? Однако факт: осы его сторонились. Я очень жалел, что «Топинамбура» не было со мной прошлым летом, когда в селе Трясь-Волосатое я не поборол искушение угнать оставленный без присмотра грузовичок, – ну откуда мне было знать, что в кузове под брезентовым тентом стоят друг на друге незакрепленные пчелиные ульи? И вовсе не я был виноват в том, что на дороге у машины отвалилось правое переднее колесо, от чего она съехала в канаву и легла на бок. А отдуваться пришлось мне. Хорошо, что поблизости оказалась речка достаточной глубины, чтобы нырнуть с головой. А то ведь как быстро ни беги, пчелы летят все равно быстрее.

Я дремал, нежась в тепле. За день чердак порядочно прогрелся, и я знал, что одеяло мне понадобится только перед рассветом. «Топинамбур» лежал у меня под боком сразу на двух толстых глиняных блинах работы Ипата и потихоньку их подъедал. Аппетит у звездолета рос не по дням, а по часам. Бугры на его поверхности почти совсем сгладились, и в целом звездолет теперь смахивал на средних размеров арбуз без хвостика.