– Печёнка-селезёнка горячая! Голова свиная, незрячая! – верещала гнусавым голосом другая товарка с провалившимся носом.

Какой-то оборванец стоял рядом, подначивая её:

– Печёнка-селезёнка, говоришь? А нос-то у тебя где?

– Нос? Был нос, да к жопе прирос! На кой он мне ляд сдался?..

От подобных речей, дурных запахов и всего увиденного Панчулидзева замутило. Он потянул Полину за руку, стараясь скорее миновать смрадную площадь.

Однажды он уже побывал в похожем злачном месте – в Петербурге на Сенной площади. Ходил туда из интереса, когда писал свою повесть. Начитавшись про бедных людей у Достоевского, решил посмотреть их настоящую жизнь. Зрелище на Сенной было не из приятных – клоака, притон, «малина». Там обитали нищие, беглые преступники из Сибири, малолетние проститутки, воры и иные паразиты общества. Не зря некогда именно здесь подвергали всех проштрафившихся телесным наказаниям. Панчулидзев на Сенной задерживаться не стал. Всё, что он увидел там, надолго отбило охоту поближе знакомиться с жизнью простолюдинов.

Хитров рынок показался ему ещё мрачнее, чем столичные трущобы. «Проклятый туман. Не хватает ещё заблудиться здесь», – досадовал Панчулидзев.

Каким-то шестым чувством он всё же отыскал нужный им Петропавловский переулок и дом Румянцева, в котором друг подле друга размещались трактиры-низки, известные как «Пересыльный» и «Сибирь».

Закоптелые окна трактиров тускло светились красноватым светом и были похожи как две капли воды. И хотя над дверями трактиров не было никаких вывесок, Панчулидзев заметил на одной из них криво нацарапанное «Сибирь».

– Может быть, уйдём отсюда? – испытующе посмотрел он на Полину.

Она отрицательно замотала головой и натянуто улыбнулась.

Панчулидзева порадовало, что Полина держится мужественно, старается не выдать чувств, возникших в столь утончённой особе при посещении этого гибельного места.

Он распахнул дверь трактира и вошёл первым.

Внутри было полутемно, зловонно и шумно: звучала отборная ругань, слышался звон посуды. Они осторожно двинулись к столикам. Навстречу с визгом пронеслась испитая баба с окровавленным лицом, за ней – здоровенный оборванец:

– Измордую, курва проклятая! Зар-режу!

Баба успела выскочить на улицу. Оборванца схватили, повалили на пол и, надавав тумаков, утихомирили. Это заняло несколько мгновений, и все разошлись по своим углам.

Панчулидзев и Полина сели за пустой грязный столик недалеко от стойки. Тут же подошёл буфетчик – рыжий, похожий на отставного солдата. Панчулидзев распорядился подать полбутылки водки и чего-нибудь на закуску.

Буфетчик протёр чистой бумагой стаканчики, налил водки в графин мутного зелёного стекла, положил на тарелку два печёных яйца и поставил всё это на стол.

Панчулидзев рассчитался с ним и спросил:

– Не знаешь ли, любезный, проживает в вашем заведении господин Завалишин?

Буфетчик подозрительно окинул его взглядом:

– А вы кто ему будете?

– Друзья…

– Так любой себя назвать могут… – хмыкнул буфетчик.

– Дело у нас к господину Завалишину, – Панчулидзев вынул серебряную монету и протянул буфетчику.

Тот оглянулся по сторонам, сунул монету в карман передника и, понизив голос, сообщил:

– Недели две как съехали от нас Дмитрий Иринархович. Но бывают, интересуются почтой на своё имя… Вы побудьте тут. Нынче как раз обещались оне зайти, – и отошёл за стойку.

Панчулидзев налил водку в стаканчики, сказал Полине:

– Пейте! – руки у Полины дрожали, а глаза помимо воли выражали испуг и страдание.

Он выпил и закусил яйцом. Полина водку даже не пригубила.

Панчулидзев приказал:

– Да пейте же! Не стоит привлекать к себе излишнее внимание…