Панчулидзев с Полиной переглянулись:

– Вези в Егоровский!

Ямщик по-разбойничьи гикнул:

– Эх-ма, держись, коли дорога жись! – и от всей души вытянул лошадь кнутом. Та так рванула с места, что Панчулидзеву и Полине пришлось ухватиться за поручни сиденья, чтобы не вывалиться.

Сани легко скользили по снегу и по оголенным мокрым булыжникам горбатой и изогнутой дугой улице. За какие-то считанные минуты они долетели до Садовой и Земляного Вала. На уклонах сани раскатывались ещё больше, тащили за собой избочившуюся лошадь, ударяясь широкими отводами о деревянные тумбы, чуть-чуть притормаживали и только поэтому не переворачивались. Панчулидзева эти манёвры очень беспокоили, а Полину, похоже, только забавляли. При каждом таком ударе она теснее прижималась к нему и задорно хохотала.

На Лубянской площади, к которой какими-то путаными, одному ему ведомыми проулками вывез их ямщик, было многолюдно. Посредине площади стояло несколько балаганов, чуть подальше жгли чучело зимы. Дымились трубы переносных печей, на которых толстые стряпухи в цветных платках жарили блины.

У одного из балаганов Полина крикнула:

– Князь, пусть остановится здесь!

Ямщик натянул поводья, и сани остановились.

– Смотрите, князь, какой балаган! Давайте посмотрим хоть немного…

С деревянных подмостков зазывал зевак на представление балаганный дед с мочальной бородой, наряженный в разноцветное тряпьё:

Ямщик покосился на Панчулидзева.

– Милейший, давай, постоим, – сказал Панчулидзев ему. – В накладе не останешься. Добавлю сверху гривенник за простой…

– Как будет угодно вашей милости, – весело отозвался ямщик. Он и сам был, видно, не прочь поглазеть на зрелище.

Тут на сцену вышел гармонист в нагольном тулупе, а следом за ним вывели на цепи худого медвежонка, бурая шерсть которого местами свалялась, а местами топорщилась. Гармонист заиграл, а медвежонок встал на задние лапы и заученно затоптался по кругу, развлекая непритязательную публику. А гармонист в это время затянул частушки, совсем не шуточного содержания:

При исполнении этого куплета медвежонок остановился и стал поглаживать себя лапами по худому брюху, вызвав у зрителей новый приступ смеха. Но смеялись не все. Раздался свисток городового. Матёрый, седоусый, размахивая кулаками-гирями, расталкивая толпу, он пробирался к сцене. Гармонист не стал дожидаться, когда дюжий блюститель порядка доберётся до него, попятился за кулисы, на ходу допевая куплет:

и юркнул за занавеску.

Следом за ним – его собрат с медвежонком.

– Ну, теперь лови ветра в поле! – хмыкнул ямщик. – Во даёт, язык без костей! А попадись в участок, кости-то на боках ему живо посчитают… Но-к што, барин, поедем?

– Поезжай! Совсем распустился народ! – сердито буркнул Панчулидзев, подумав, что у Полины просто пагубная привычка – втягивать его в какие-то неприятные истории. Ещё не хватает в первый же день пребывания в Москве оказаться в околотке за прослушивание крамольных частушек…