– Будет исполнено в самом лучшем виде, ваше высокопревосходительство.

Панчулидзев сдержанно произнёс:

– Благодарю и остаюсь обязанным вам…

Сенатор растянул сморщенные губы в подобие улыбки, но взгляд у него остался пронзительным:

– Что вы, князь, какие обязательства… Помогать добропорядочным молодым людям – вот единственное занятие, приносящее нам, старикам, истинное удовольствие… Мы-то пожили и знаем, что никакая добрая расторжка невозможна без мудрого совета и требует определённой savoir faire[17]. Купить подешевле, продать подороже – вот главный закон, определяющий успех в современном обществе. Помните об этом, молодой человек, и мы непременно с вами сочтёмся…

Сенатор устало закрыл глаза и склонил голову набок.

Панчулидзев отошёл в сторону, где его терпеливо поджидал Наум Лазаревич, сказавшийся маклером Санкт-Петербургской биржи. Они договорились о новой встрече tête-ά-tête[18] и расстались.

Панчулидзев, провожаемый подобострастным швейцаром, вышел на улицу.

Отойдя, он внимательным взглядом окинул Дом у Синего моста и обнаружил, что третий этаж надстроен совсем недавно – он заметно отличается от нижних двух этажей стилем и облицовкой.

Глядя на чёрную воду незамерзшей Мойки, Панчулидзев пошел по набережной, размышляя, что реконструкция особняка компании и заявление Политковского о якобы понесенных убытках как-то плохо вяжутся между собой.

По адресу, указанному Николаем Мамонтовым, Панчулидзев наведался на следующий день после собрания акционеров. Отправился пешком, благо Большая Морская была недалеко от его квартиры. Погода благоприятствовала пешей прогулке: вечером выпал снежок, прикрывший голые булыжниковые мостовые, и сразу придал всему городу обновлённый, праздничный вид.

Особняк Радзинской сразу бросался в глаза эклектичным стилем, вошедшим в моду четверть века назад. Фасад был украшен сложным декором, трёхчетвертными каннелированными колоннами и рустованными пилястрами полукруглого портика. Панчулидзев, в университете увлекавшийся архитектурой, предположил, что и внутреннее убранство дома должно быть пышным и изобиловать мрамором, кариатидами и резными деревянными панелями.

От размышлений о необарокко его отвлекла карета, отъезжающая от подъезда. В окне кареты Панчулидзев успел заметить старика в собольей шубе. «Да это же давешний сенатор из правления Российско-Американской компании…» – удивился он нечаянной встрече.

Но сюрпризы на этом не закончились. На звук колокольчика дверь отворила миловидная горничная. Панчулидзев протянул ей визитную карточку и заявил, что просит у графини аудиенции по делу, не терпящему отлагательств. Горничная приняла у него верхнюю одежду, проводила в гостиную, а сама упорхнула наверх по крутой мраморной лестнице, перила которой поддерживали кариатиды и атланты.

Как и предполагал Панчулидзев, гостиная была декорирована тканями и красным деревом. Он стал разглядывать французские и немецкие гобелены на стенах, изящную мебель из орехового дерева и не сразу услышал шаги за спиной. Однако, обгоняя их звук, до него донёсся аромат жасмина, сандалового дерева и ванили.

Панчулидзев, боясь поверить догадке, обернулся и замер: в трёх шагах от него стояла та, которую он так долго искал – мадемуазель Полина. Она была в строгом чёрном платье с высоким воротником, плотно охватывающим шею. На плечах – кружевная чёрная шаль. Те же волосы цвета спелой ржи, те же зелёные глаза с солнечными пятнышками вокруг зрачков. И всё же это была как будто другая Полина. Она смотрела Панчулидзеву прямо в глаза. И ничего не дрогнуло в её лице, словно не были они вовсе знакомы.