Я раскачивалась взад-вперед, словно молитву бормоча слова в сложенные чашечкой ладони. Затем закрыла глаза и позволила боли разлиться по измученному телу, пока наконец не провалилась в сон.

На следующее утро меня разбудил гомон гаремных жен, снующих по коридорам. Я смотрела на покрывшиеся корочкой ранки на руках, чувствовала подсохшие дорожки слез на лице и понимала, что это не сон. Реальность превратилась в запутанный лабиринт. За один день моя комната стала чужой и незнакомой. Голос незваной гостьи тугой петлей сдавливал шею. Она вообще приходила? Я не знала. Вдруг это как-то связано с последним учителем, чья рогатая тень оказалась лишь игрой света и воображения?

Я провела руками по волосам и задрожала. Бледные утренние лучи пронзали пустую комнату. Куда бы я ни взглянула, всюду видела лишь захлопнувшуюся ловушку. Если в прошлом небо намекало на свои секреты, то теперь оно не выражало ничего. Дважды я пыталась приподнять решетки на окнах. Пилила их камнем, расшатывала у основания, но только опять сбила пальцы в кровь, а выхода так и не нашла.

Снаружи под моей дверью выстроились в очередь жены, готовые поделиться историями своих матерей и сестер и собственными. Традиция должна была нести радость и веселье, но мне никто не давал ложных надежд. Я не знала, благодарить их или ужасаться. Я не могла отличить один голос от другого, они сталкивались и переплетались, пока не слились в стройный хор боли. Мне рассказывали о несчастных, убитых мстительными мужьями во имя чести; о женах, которых мужчины зашивали перед военным походом, дабы те блюли добродетель; о потоках крови в первую брачную ночь. Мне рассказывали о синяках под золотыми браслетами, о вуалях, что скрывают выбитые челюсти, о страхе повысить голос. Я пыталась отгородиться от слов. Пыталась убедить себя, что все это выдумки, лишь бы меня напугать. Но всякий раз, закрывая глаза, я видела зловещего мужчину с неумолимым взглядом и сурово поджатым ртом.

Ночь обернула дворец беззвездным одеялом. Я почти не шевелилась весь день. Даже когда байки жен обжигали кожу, даже когда Гаури подсовывала под дверь рисунки – ничто меня не трогало. Я пыталась представить, как Вселенная склоняется вперед, чтобы испытать меня. Неужели этого она и хотела? Я могла бы прикрыться бесстрашием, как вуалью. Вдруг, если не развеивать иллюзию, я сумею обмануть даже себя?

Когда в королевстве воцарилась тишина, я наконец зажгла дии в своих покоях. В углу злобно усмехнулась вырезанная на колонне львиная голова Нарасимхи [13]. Легенда о нем чудовищна – история крови и гнева богов, – но почему-то она вселяла в меня надежду. В глазах львиноголовой статуи мерцало яркое пламя, не отдавая ни капли тепла. Мир словно заволокло холодом. И что самое ужасное – я никак не могла узнать, вернется ли нападавшая. Я мысленно прокручивала ее слова, но они не имели смысла. «Ты должна меня провести». Куда? Я все острее сознавала, что все это лишь кошмар, вызванный напряжением и усталостью.

Но если нет, то лучше подготовиться к новой встрече. Из прикроватного ящичка я достала грубый осколок кремня и, положив это жалкое подобие оружия рядом, уставилась на балкон. Я хотела, чтобы незнакомка появилась. Что-то в ее голосе наполняло меня горечью сожалений.

Из размышлений меня вырвал скрежет. Я схватила камень, но тут услышала голос…

– Майявати, подойди к двери.

Я напряженно застыла со вскинутой рукой. Живот болезненно сжался. Я слышала этот голос сотни раз, внимала ему из своего укромного уголка и представляла, как он произносит что-то нежное и доброе. Отец.