– Помилуйте, уважаемый Арон Моисеевич, никак невозможно обойтись без арфы. Мне именно арфа нужна и ничто иное, – рассерженно и громко говорил наш антрепренер.

– Нет, это вы меня помилуйте, Александр Александрович, – отбивался невидимый нам Арон Моисеевич, – где же я возьму арфу, коли ее во всем городе нету. Раз у вас такая нужда в арфе, извольте выписать арфу из столицы, и ее вам доставят!

– Когда доставят? К окончанию сезона, когда она уже и ненадобна вовсе будет? Неужто вы не способны найти такой простой инструмент? – не унимался господин Корсаков. – Вы же член Императорского Музыкального общества, известный на всю округу музыкант! Спросите у иных членов общества, у простых знакомых, в конце концов.

– Я уж всех расспрашивал, и членов общества, и не имеющих к нему отношения: нету арфы. Хоть убейте!

Мы невольно остановились, прислушавшись к разговору, что, возможно, было не вполне вежливо, но, как оказалось, с пользой для дела.

– А у нас дома есть арфа, – неожиданно сказал мне Петя. – Маменька раньше играла, а теперь она без дела стоит.

– Как вы думаете, Петя, ваш отец позволит воспользоваться ею?

– Папа, вообще-то, не разрешает маменькины вещи трогать. Но вы же знаете, как он любит театр?

– Так давайте скажем об этом Александру Александровичу.

– Давайте вы сама ему скажете, а то мне уже пора идти, – вновь отчего-то смутился гость. – Au revoir, mademoiselle.[31]

– Всего доброго!

Петя умчался, а мне пришлось задержаться. Влезать посреди разговора было бы неприлично, и я решила дождаться его завершения и сказать обо всем один на один с Александром Александровичем. Впрочем, тот почти сразу и появился в расстроенных чувствах из-за отсутствия столь необходимого ему музыкального инструмента. Его собеседник, Арон Моисеевич, который по контракту заведовал у нас в театре оркестром, тоже был не в духе. Оркестр он собрал небольшой, но очень слаженный, и играли все музыканты весьма недурно. Вот только с господином антрепренером постоянно возникали мелкие недоразумения: то он требовал, чтобы там, где, по мнению Арона Моисеевича, должна была звучать флейта, непременно звучала труба. То что-то иное, но столь же несусветное с точки зрения дирижера. Вот и в арфе он, судя по всему, не видел особой нужды и был расстроен от такой настойчивости господина Корсакова.

– Вы уж еще раз постарайтесь разузнать, – сказал ему Александр Александрович, прощаясь. – Очень мне не хочется от арфы отказываться.

– Хорошо, – сдался музыкант. – Еще раз постараюсь.

– Да вот еще! Все забываю вас спросить, как так случилось, что у вас при вашем-то имени и отчестве получилась фамилия Кукушкин?

– А что вас смущает? – насторожился Арон Моисеевич.

– Да, собственно, ничего не смущает! Просто чаще бывает обратное. Вот скрипач наш – Коган, но притом Владимир Ильич. И это мне понятно. А насчет вас, так это чистое любопытство. Можете и не отвечать вовсе.

– Все очень просто. Я женат на госпоже Кукушкиной. Хоть такое и редко встречается, но я при вступлении в брак взял фамилию супруги.

– То есть вы хотите сказать, – безмерно удивился артист, – что у вашей супруги Сары Абрамовны?..

– Совершенно верно, – кивнул музыкант. – Моя супруга до замужества со мной была вдовой господина Бориса Борисовича Кукушкина. Засим дозвольте откланяться, побегу разыскивать треклятую арфу.

Музыкант удалился в сторону лестницы, а Александр Александрович произнес вслед ему задумчивое «Мм-да-а!» и соизволил заметить мою скромную персону.

– Здравствуйте, сударыня! Вам также не сидится дома, как и мне?

– Не сидится.

– Впрочем, рад нашей встрече. С чего-то именно у вас давно хотел спросить, не посоветуете ли, какую пьесу мне выбрать для бенефиса?