Юрий Макагонов попал служить в пехоту и отличился в первом же бою. Когда немцы попытались обойти наши окопы с левого фланга, он один умудрился отогнать их гранатами и не дать зайти в спину.

Пули свистели над головой, рвались гранаты, но он старался не обращать внимания. Пригибался к земле, ругался вполголоса и… молился, вспоминая полузабытое и перескакивая с пятого на десятое:

– Отче наш… Да куда вы на хрен лезете?!. Да святится имя твое… Вот кодла фашистская!.. Спаси сохрани и помилуй… – Швырнул очередную гранату и без передыха выпалил: – Получай, Гитлер от казака тумака! Господи, Иисусе Христе, да что это получается-то? Откуда их столько-то?

После боя к нему подошел майор в запыленной гимнастерке. Посмотрел в грязное лицо со светлыми полосками от пота и утверждая, сказал:

– Живой? Это хорошо! Переведу-ка я тебя парень, в разведку. Там такие как ты, отчаянные, нужны…

Вот так была решена судьба Юрия Макагонова…

Абрам Гольдберг изучал винтовку все время, пока ехали на фронт. Здоровяк, оказавшийся старшиной Квасько, бился с ним сутки, показывая, как заряжать винтовку и целиться. Во время коротких остановок занимался своими делами, а потом снова подходил к студенту. Абрам умудрился сбить пальцы затвором, рассыпать на пол вагона все выданные патроны, а потом случайно заехал прикладом измученному старшине в лоб. Квасько больше мучиться не пожелал. Потирая лоб, посмотрел на новобранца и сказал:

– Вот что, парень… Военная наука тебе, вижу, не дается. Солдат из тебя никудышный, право слово. Определю-ка я тебя помощником к нашему повару. Уж думаю дрова собирать и воду таскать ты сумеешь. Вот остановимся и поговорю с командиром…

Гольдберг возражать не стал, понимая, что действительно солдат из него плохой. Решил пока побыть помощником повара и одновременно научиться пользоваться трехлинейкой. Он посмотрел на лежавшую рядом винтовку и тяжело вздохнул. Квасько действительно поговорил с командиром, объяснив все. Капитан взглянул на выглядывающее из вагона лицо Абрама и кивнул:

– На кухне тоже надо кому-то работать. Разрешаю отправить рядового Гольдберга помощником повара на кухню. Можете идти.

Старшина вскинул руку к пилотке и четко повернулся, чтобы уйти. Капитан остановил:

– Да, вот еще что… Скажешь повару, что я приказал. Пусть учит парня готовке. Мало ли что бывает…

Квасько снова повернулся:

– Есть!

И отправился к своему вагону, широко шагая вдоль состава. Старенькая форма ладно сидела на нем. Абрам с завистью смотрел ему вслед, а затем посмотрел на себя – форма сидела на нем, как на пугале, топорщась во все стороны…

Абрам прослужил на кухне две недели. Повар оказался уже не молодым мужиком с седой головой и крепкими красными руками, которыми он ловко чистил картошку. Обе эти недели войска непрерывно отступали под натиском немцев. Временами немецкие снаряды рвались поблизости от кухни и в эти минуты повар Анюткин крестился и шептал посеревшими губами:

– Господи, матерь пресвятая Богородица, спаси и сохрани нас от ворога лютого…

Глядел на небо, пригибаясь к земле. Время от времени покрикивал на застывавшего в полный рост Абрама:

– Ты чего застыл, как статуй? Ложись, дурень! Вот немец прицелится, да как бухнет снарядом и поминай, как звали…

Гольдберг хоть и был плохим солдатом, но он был начитанным. Наблюдал за разрывами и говорил Анюткину:

– Дядя Евсей, если сюда и угодит снаряд, то случайный. Мы же в тылу и до линии обороны от нас больше километра.

Евсей тут же вставал и ругался беззлобно:

– Вот навязали мне студента! Дурында бестолковая, а туда же, меня учит. Шел бы дровец что ли, принес, чем стоять…