Но древние храмы навсегда исчезли в пучине озера. Видимо, разгневали жрецы своей жадностью солнцеликого Виракочу. А их теперешний путь, путь Роберто и Фредерико, был неведом, наверное, даже ему. Иначе он давно подал бы знак, помог найти еду и воду… Правда, аймара издавна терпеливо умеют переносить голод. Не сутки, а целых пять дней, даже неделю смогли бы еще Роберто и Фредерико продолжать свой путь и без пищи – ведь в конце концов когда-нибудь кончится этот тоннель! Но на помощь голоду пришел куда более страшный враг – жажда. С каждым часом оба они все больше теряли силы, все чаще останавливались и отдыхали в полуобморочном забытье, в тяжелой дреме, от вязких пут которой каждый раз все труднее было освободиться.

Сквозь давящую кошмарную дремоту им грезились искрящиеся водопады на склонах родного плато, талый снег предгорий, свежая вода в высоком кувшине на маленьком табурете сразу за порогом их дома. Они видели, с каким наслаждением пьют из этого старого кувшина прохладную, удивительно вкусную воду и Секстина, и Дийяда, и Мадлен. Но стоило поднести тонкое горлышко кувшина к пересохшим губам Фредерико или Роберто, как она застревала в.нем, не просачиваясь ни единой каплей, сколько ни трясли они перевернутый кувшин. И тогда они просыпались в липком холодном поту, приходили понемногу в себя от тяжелой дремоты, поднимались и снова шли вперед, все больше теряя последние граны надежды на спасение.

А тоннель был совершенно сухим. На идеально гладкой округлой его поверхности, словно выплавленной в гранитно-базальтовой толще, не просматривалось ни единой щелочки, ни малейшего намека на хоть какую-нибудь возможность проникновения влаги. Тысячи километров прошагал под землей за долгие годы работы на рудниках старый Фредерико, да и Роберто отмерял ногами порядочно подземных штолен, штреков, переходов, ходов. Но даже в самых сухих, самых жарких из них всегда можно было отыскать хотя бы камешек, хранящий граны драгоценной влаги, пососать, подержать его во рту, увлажнив хоть на несколько минут одубевший от жажды язык.

Ничего подобного тому, что увидели, с чем столкнулись они здесь, оба никогда не встречали. В верхней части высокого свода, строго по центру, бесконечной метровой полосой сиял странный светильник. Справа и слева от него гладкая поверхность стенок тоннеля до самого основания была словно отполирована искусным ювелиром. Она искрилась мириадами ярких вкраплений: блестками слюды, кварца, горного хрусталя и старый Фредерико мог в этом поклясться самому Виракоче – сиянием настоящих алмазов. Будто весенняя радуга, пестрели своды и стены тоннеля неповторимыми формами прожилок всех цветов и оттенков, сверкали, переливаясь, под ярким светом, отливали то вороненой сталью, то нежным серебром, то красной медью, то удивительной желтизны золотом.

Высота свода достигала метров пяти. Книзу тоннель округло сужался, образуя в основании две дорожки, каждая шириной метра по два. Точно посредине их разделял такой же бесконечный, как и сам тоннель, монолитный квадратный выступ темного цвета с глянцевато-бархатистой поверхностью высотой и шириной в полметра. Настил пола обоих дорожек был сделан из прочного литого материала серого цвета. Но он не был похож ни на асфальт, ни на бетон, хотя поверхность его была немного шероховата. Роберто иногда даже казалось, что пол пружинит у него под ногами, что он очень тоненький – как первый зимний ледок на реке. Порой ему чудилось, что под этим ледком журчит, переливаясь, вода. Каждый раз он порывался сказать об этом деду, но усилием воли сдерживал себя. Мало ли что могло ему померещиться… Такое не один раз случалось с ним и в шахте, когда совсем еще молодым пареньком, почти ребенком, толкал он вверх под уклон крутыми штреками тяжелые вагонетки с рудой. Подгибались от непосильного напряжения не окрепшие еще колени, градом катился по лицу и по всему телу пот, что-то непрестанно гудело в затуманенной голове.