Набитые рты вовсе не мешают общению, даже наоборот. Все принимаются болтать не очень членораздельно, но весело.

–Я слышала, к буйным новенького привезли, – рассказывает Мария, – он думает, что он – колибри.

–И что, летает? – усмехается Верка.

–Ага, то с беседки сигает, то с дерева. А недавно с крыши детского сада скоканул. И так как птицы штанов не носят, он и прыгнул, в чем мать родила.

–Разбился? – наивно спрашивает детским голоском Пуся.

–Не, тогда бы его не к нам, а в морг отвезли. Этот летун до смерти напугал воспиталку из садика, а дети его обступили и давай рассматривать.

–Зачем? – спрашивает Пуся.

–Никогда голую птичку не видели.

Я едва не давлюсь от смеха.

–За что же его к буйным, он же не дрался! – деловито интересуется Ирина, не переставая жевать.

–Не, не дрался, – смеется Мария, – он только чуть – чуть поклевал двух ментов и трех санитаров. Рыжий так и светит фингалами.

–Рыжий – это тот громила из мужского отделения?

–Ага.

Я отвлекаюсь от рассказа, ибо с головой ухожу в банку с пельменями. Там осталось уже совсем немного. Скользкие пельмени так и носятся по гладким стенкам, ловко ускользая от нашей единственной вилки. Успокаиваюсь, только словив последний. Облизываю жирный подбородок, запиваю все яблочным соком. Соседки мои жуют печенье, смеются, сплетничают. Я продолжаю их рассматривать.

Ирина, очень худая, с резкими движениями, длинными руками и тонкими пальцами, острыми ноготками, бледной кожей. Часто щурит глаза и морщит нос, кривит тонкие губы. Лицо у нее длинное, и прямые темные волосы это еще больше подчеркивают. Голос у нее неприятный и смех похож на кашель.

Пуся смеется очень тихо, а у Маши красивый грудной голос. Она должна хорошо петь.

Лена больше молчит, ей лет сорок – сорок пять. В русых волосах проглядывает седина. Лицо усталое, на лбу морщинки. Прическа ей не идет – грязный жидкий хвостик.

–Вы слышали, на той неделе ждут спонсоров. Идиоты! – восклицает Ирина, – врачи сами здесь с катушек съехали. Кто им сюда что повезет?

–Сейчас модно телевизоры и видики дарить, – замечает Маша.

–На кой нам тут видик?! Лучше бы пожрать привезли. Без мультиков проживем.

–А я бы посмотрела, – вставляет Пуся.

–Телевизор, конечно, здорово, только к нему надо еще добавить постельное белье и мебель, – вмешивается Верка, – нам в приют тоже привезли телик, а туфли только на малышню. Мы с Юлькой одни на двоих носим.

Мария поднимается с пола, выпрямляется, принимает гордую позу.

–Представьте, девчата, набегут сюда молодые неженатые спонсоры, увидят нас и…

–И околеют.

–Нее, посмотрят и…

–И сбегут.

–Да, нет же, увидят нас и …

–И превратятся в жаб, – не сдается Ирина..

–Ну, тебя, – надувает губы Маша.

–Нет, нет, почему в жаб? – смеется Верка, – почему в жаб – в тараканов. Вон их здесь сколько, видно уже приходили.

Неожиданно дверь распахивается, весь дверной проем занимает громадная фигура в белом халате, женщина так широка, что даже видна не вся. Она громко вздыхает, поворачивается боком и буквально протискивается в палату. За собой тащит тележку, уставленную стаканчиками. Я никогда раньше не видела людей такого размера, разве что в мультиках. Из нее одной можно было бы слепить десяток теток. Непомерно маленькая голова произносит почти басом:

–Лекарства.

Она оглядывает нас, как удав кроликов.

–Быстро!

Все покорно плетутся к тележке, горстями глотают разноцветные кружочки, запивают из крохотных мензурок. Я сжимаюсь в комочек, не знаю, что делать. Взгляд монстра останавливается на мне. Чувствую себя насекомым:

–Тебе ничего, – произносит она, выталкивает тележку в коридор, и тяжело ступая, уносит себя прочь. Дверь закрывается.