Полтора месяца воевал под Смоленском, где шли ожесточенные бои. Немцы рвались к Москве, делалось все возможное, чтобы их остановить.

– Как вспомню тот июль, не по себе делается. Бомбежки непрерывные, жара, беженцев толпы. Нас танковыми атаками пытались смять. Приказ был жесткий, отступать запрещали. Пока артиллерия имелась, мы ответные удары наносили крепкие. Смоленск два раза из рук в руки переходил. Хоть и наших погибло много, но и фрицы по зубам получали. Своими глазами видел, сколько горелых немецких танков на полях осталось.

В плен Никита Зосимов попал вместе с остатками своего батальона, когда выбирались из окружения. Шли по дороге, их обогнали немцы. Со смехом рассматривали, сидя на броне, запыленных, измотанных долгим отступлением русских солдат.

– Комиссара нашего сразу расстреляли, а больше никого не тронули, – рассказывал Никита. – До зимы сидели в пересыльном лагере. Там над нами поиздевались вволю, а больше всех полицаи из Западной Украины старались. Выявляли коммунистов, политруков, а особенно евреев. Тех не просто расстреливали, а штыками протыкали и на повозках живыми еще закапывать везли. Впрочем, всем доставалось. От голодухи и холода каждый день люди десятками умирали. А когда зима наступила, и счет потеряли.

Года полтора Никита работал на цементном заводе, затем перевезли в Польшу. Восстанавливали дороги. Осенью сорок четвертого человек пятьсот перебросили под Ландсберг, строить пересыльный лагерь. Там и оставался до января в бригаде хозобслуги. Часто водили на аэродром закапывать воронки, ровнять взлетную полосу.

– После бомбежек немцы обозленные ходили, – сворачивал очередную цигарку Никита Зосимов. – Потери несли, своих хоронили. Однажды мы увидели два догорающих самолета. Во время работы кто-то невпопад засмеялся. Офицеру показалось, что мы радуемся. Выдернул у охранника автомат, как врежет очередь. Двоих наповал, а третьему бедро раздробило. До вечера мучился, пока не помер.

В январе пошли слухи, что в ближайшее время лагерь ликвидируют, а заключенных расстреляют. Думал, все, конец пришел. Действительно, мелкими партиями стали людей расстреливать. Помог поляк, который хорошо знал здешние места, земля-то польская.

Когда бомбили аэродром, воспользовались суматохой и сбежали. Дня четыре в лесу прятались. Пальцы отморозили, хвою с сосен жевали. Когда увидели, что немцы покинули лагерь, вернулись туда. Куда еще зимой деваться? Возле догоравших бараков хотя бы согрелись.

– Ну что, возьмете к себе? – вопросительно смотрел на Александра исхудавший мужик с опухшими обмороженными пальцами, выглядевший намного старше своих тридцати двух лет.

– Никита, на обед зовут, – подошел поближе сержант, командир отделения десантников.

– Это ты ему автомат дал? – спросил Чистяков.

– Я. А что? Заслужил в бою. Отобрать?

– Не надо, если заслужил. Шагайте обедать.

Не зная, как решить эту проблему, Чистяков напрямую обратился к военюристу в звании полковника. Тот внимательно выслушал капитана, покряхтел:

– Твоего дружка должна комиссия проверить. Может, он на охрану работал, своих выдавал.

– Нет, – решительно замотал головой Чистяков. – Тогда бы не стал рисковать и в бой кидаться. Двоих эсэсовцев, считай, голыми руками прикончил. Вот сколько злости у человека накопилось.

– Решать этот вопрос не в твоей компетенции. Командир полка может решение принять, да и то по согласованию с особым отделом. Ладно, не морочь мне голову.

И усмехнулся, глядя на Чистякова. Решай, мол, сам. Так понял его усмешку командир самоходно-артиллерийской батареи.

Еще через сутки, после того как отремонтировали поврежденную самоходку, Чистяков получил приказ отправляться к месту дислокации своей части. На броне одной из самоходок ехал боец без документов – Никита Зосимов.