Но в засыпанной снегом глухой деревне Коржевка настроение у людей было подавленным. Чего там эти победы, когда мужья и сыновья пропали! И подступил извечный спутник войны – голод. Муку уже мешали с лебедой, хлеба не хватало, давно исчез сахар. Пока выручала картошка, которая родила каждый год исправно.

Но уже бабы из бедных семей повадились ночами ходить на скотомогильник, рубили, кромсали куски от лошадиных туш, собирали завонявшиеся бараньи головы – все пойдет, если нет лучшего.

Семья Чистяковых жила более-менее сносно. Саня получал паек, успел сделать кое-какие запасы отец перед уходом на фронт. Но молоко разбавляли водой, жидкую похлебку заправляли ложкой подсолнечного масла и хлебали, заедая рассыпающимся от травы хлебом.

Все это можно было терпеть. Но несколько месяцев не приходило писем от отца, погиб сначала один, затем второй двоюродный брат. И родному, младшему братишке Феде исполнилось шестнадцать. Уже поставили на учет, и военком говорил с ним как со взрослым мужиком, о героях-добровольцах, предупреждал, что он уже почти призывник. Хоть завтра собирайся и дуй на войну вместе с другими подростками.

Саня считался под крылышком у будущего тестя, но с женитьбой дело не продвигалось. А в селе бабы, потерявшие сыновей, открыто и зло поддевали его:

– В тылу, в тепле хочешь отсидеться!

Сгоряча хотел было пойти в военкомат, подать заявление. Но мать, едва не на коленях, умоляла подождать, не торопиться.

– И так заберут. Успеешь еще этой войны хлебнуть.

Так и получилось. Весной сорок второго выдыхалось наше наступление от Москвы. Немцы нанесли сильный контрудар, продвигались к недавно освобожденному Харькову. Бои шли тяжелые, стали снимать бронь со специалистов. Получил повестку и Саня Чистяков. Устроили скромные проводы, а морозным мартовским утром шагал он в райцентр вместе с несколькими пьяненькими парнями, кому подошел срок призыва.

Некоторым было всего лет семнадцать. Наверное, в военкомате рассчитывали, пока призовут, пока подучат, мальчишки подрастут и успешно заменят выбывших бойцов.

Парни, в отличие от Сани, которому исполнилось девятнадцать, были возбуждены, хорошо выпивши и заверяли друг друга, что фрицам ряшку начистят.

– Дадим жару гадам! – обнимал Саню соседский паренек, совсем еще мальчишка с тонкой цыплячьей шеей.

– Дадим, Юрок, – отвечал Саня.

А на душе было тяжело, тоскливо, и водка не брала. Нет писем от отца, сколько близких ребят уже пропали, и не видать этой войне конца.

Учитывая образование, Александра Чистякова хотели направить в военное училище. Но фронту требовались артиллеристы, и Саня попал в учебный артиллерийский полк, расположенный под Саратовом. Когда распределяли по учебным батареям, земляк посоветовал:

– Ты, грамотный, просись в гаубичную артиллерию. Те, кто на малых пушках воюют, на фронте долго не живут. У немцев много танков, вот их и бросают под главные удары.

Чистяков пропустил совет мимо ушей. Хитрить он не умел, да и настроение было такое, что просить о чем-то начальство желания не возникало. Все воюют, пришел и его черед. Не все ли равно, куда пошлют?

Неожиданно сработала справка о том, что он является студентом техникума, хотя ни дня в нем не учился. Однако капитан из строевой части штаба обратил внимание на справку, десятилетнее, редкое по тем временам, образование, и вместе с группой других парней Саня попал в учебный дивизион 122-миллиметровых гаубиц. Тяжелая артиллерия считалась важной штукой, брали сюда ребят грамотных, физически крепких.

Запомнилась огромная холодная казарма человек на двести и ранние подъемы в темноте. Затем следовала километровая пробежка в гимнастерках, физзарядка, уборка казармы и завтрак. В столовую быстро научились ходить строевым шагом с песней: