Ноги слушались плохо, передвигались как тяжелые чугунные заготовки, не сгибая коленей. Весь пол перепачкали недвусмысленные бурые следы. В последнем зале Толику почудилось, что в том месте, куда они с Белорусом уложили Шитолицего, кто-то лежит, но свет разъедал глаза, а страх подталкивал в спину. Толик дотащился до выхода, крепко зажмурился, выныривая под синее небо, все еще по-летнему бездонное. Подсматривая путь сквозь пальцы, он ковылял к главному корпусу, натыкаясь на пустые бочки из-под дизтоплива, пьяными дугами огибая ржавые вездеходы и тракторы.

Чавкала под сапогами раскисшая тундра – налило столько, словно дождило с неделю, не меньше, – но выискивать мостки не хотелось. Хотелось забиться в барак, задернуть шторы, дать опаленным глазам отдых. Свет причинял не иллюзорную, а вполне физическую боль, разрезая мозг на части.

Главный корпус встретил промозглой сыростью нежилого помещения. Как будто уже давненько никто не запускал дизель-генератор, не топил печь. Пахнуло плесенью, затхлостью и тухлятиной. Толик едва ли обратил на это внимание. Ввалился в общий зал, торопливо задернул шторы на окнах, захлопнул двери и лишь после этого обессиленно сполз на пол у печки. Глаза отпустило. Ржавые пилы, терзающие мозг, выключились.

Вонь тухлого мяса была здесь особенно сильной. Источник обнаружился сразу. Оленья нога, ободранная, но не разделанная, еще даже с копытом, почернела, местами проросла густой шубой плесени. Толик зажал нос, борясь с позывами рвоты, когда понял, что рвать ему нечем. Он не ел, должно быть, целые сутки. Взгляд самовольно пробежался по кастрюлям. В стоящей на плите сковороде догнивала темно-серая жижа, в прошлом, наверное, зажарка.

Толик отмахнулся – потом, все потом! Шатаясь, добрался до комнаты Штойбера… и тихо присел на аккуратно заправленную койку. С письменного стола, зияя раскуроченными внутренностями, на него смотрела мертвая радиостанция. Последняя надежда, убитая татуированным демоном тундры. «…Ближайший борт по расписанию сами знаете когда…» – прошелестел в пустой голове шепот Ивана Михайловича.

– Месяц… – пробормотал Толик.

С новой силой заныла рука. Он поискал глазами календарь, кажется, был у Штойбера настенный… На тумбочке в изголовье кровати стоял будильник, но толку от него было чуть – мерцающая зеленым дата ускакала недели на две вперед. В глазах помутнело, расплылось. Толику стало до одури жаль себя – пройти через ад, выжить, выбраться и все же проиграть…

Он всхлипнул, смахнул повисшие на носу слезы. Попытался собраться. Надо было что-то делать, как-то предупредить пилотов и будущие экспедиции о смертельно опасном соседстве. Надо написать все подробно, разъяснить, указать, потому что, когда прилетит самолет, сделать это будет уже… Толик упрямо тряхнул головой и только сейчас понял, что все еще не снял теплую шапку. Странно, но ему совсем не было жарко – дыхание паром вырывалось изо рта, похоже, за неполные сутки осень в бухте Ожидания наконец-то наступила.

Не отвлекаться! У Штойбера найдется ручка, и бумаги полно, нужно просто сесть и обстоятельно изложить весь этот невероятный кошмар. Но сперва… надо обезопасить себя. Взрывчатки у экспедиции, конечно, не было, но, если разжечь в леднике огромный костер, закатить несколько бочек солярки, тепло наверняка обрушит своды, засыплет проклятую пещеру вместе с ее обитателем.

Толик представил, как пылает огонь, как плачут стены ледника и звенит капель, немыслимая в этом царстве вечного холода. Мысли его потеплели, размякли. Засыпая, он подумал – а что, если поджечь главный корпус? Наверное, это будет красиво…