Растением Яшмы стала зимняя камелия – цветущее дерево с юга, которое девочка просто не могла лицезреть прежде в студеном родном крае на севере страны. Демонстрируя чуть больше сердечности, чем обычно, Дани заверила Яшму, что камелия сулит удачу женщинам, ведь камелиям всегда сопутствуют миленькие птички с оперением нежно-зеленого оттенка, которые пьют нектар только из их бутонов, облетая стороной все прочие цветы[25]. А по окончании отведенного ей времени камелия не темнеет и не разлетается в разные стороны лепесток за лепестком, как другие цветы, а падает на землю чистым и нетронутым нежным бутончиком-сердечком, алым как кровь, столь же прекрасным, как в первый день, когда он раскрылся миру.
– Неизменная любовь – вот к чему стремятся все женщины. Я и в тебе это вижу, – заметила Дани со странной улыбкой. Яшме все казалось, что у приемной тетушки от природы была интуитивная творческая жилка, что-то между талантом художницы и даром провидицы. В эстетических мечтаниях Дани могла заходить далеко, иногда делая небольшие предсказания. И вне зависимости от того, могла ли Дани в самом деле заглянуть в будущее, ее пророчества казались абсолютно правдоподобными благодаря тому энтузиазму, с которым она их оглашала.
– А каким цветом были бы вы, тетушка Дани? – поинтересовалась Лилия.
– А я знаю, – выпалила Яшма прежде, чем успела ответить Дани. – Она – царственная весенняя роза.
И, будто по команде, девочки взялись за руки и закружились вокруг Дани с криками «Королева Роза! Королева Роза!», остановившись, только когда тетушка рассмеялась во весь голос. Но даже в моменты наивысшего веселья Яшма ощущала вину. Луна все еще отказывалась молвить хоть слово. Казалось, что ничего не могло заставить ее заговорить, улыбнуться или разозлиться и отчитать младших девочек.
Луна нарушила продолжавшийся не один месяц обет молчания одним неприметным днем в самом начале осени. Мягкий дождь окрасил округу в оттенки сине-фиолетового. После обеда все три девочки забрались в кровати и просто лежали, вслушиваясь в меланхоличные звуки ливня за стеной. Яшма упросила горничную Хисун рассказать им о своем детстве, проведенном на Чеджудо – окутанном волшебными легендами острове на юге, где, как поговаривали, росли деревья совсем без ветвей и где дикие кони свободно гуляли у подножия укрытой шапкой снега горы. По словам Хисун, ее мать и четыре сестры ходили в море и ныряли за морскими ушками. Под водой они могли продержаться целых две минуты зараз.
– Ну это невозможно, ты все придумываешь! – захихикала Лилия.
– Нет-нет, чистая правда. Женщины с Чеджудо продолжают нырять и во время беременности. Мама чуть не родила меня в море, но успела выплыть, и я появилась на свет уже на берегу. Мама подхватила меня и протерла водорослями, – заверила Хисун.
От горничной всегда можно было услышать невероятные истории такого рода: о горах, дышащих огнем и льдом, птицах с длинными крыльями, которые гнездовались прямо на морских волнах… Прикрывая глаза, Яшма почти что наяву видела женщин, обращающихся в рыб при соприкосновении с водой, и малышей на мелководье в сплетенных из водорослей колыбельках, которые нежно баюкал прибой.