– Часто вспоминал, – кивнул Светик. – Только мамке не говорил. Она сердится. Я ей про сон рассказал, а она сказала, не жди… А я ждал.

– Так ты давай выздоравливай быстрее, – Анатолий взлохматил Светику белый чуб. – Хватит хворать! Долго ты, парень, болеешь. Мать замучил болячкой своей.

– Теперь поправлюсь, – Светик широко улыбнулся. – Вот придешь в следующий раз, а я уже и не болею. – Придешь?

Глаза Светика были такими чистыми и лучистыми, такими доверчивыми и распахнутыми, что у Анатолия защемило сердце.

– Обязательно приду, не сомневайся, – сказал он и еще раз потрепал мальчика по голове. – Ты только мамку слушайся и помогай ей. Договорились?

– Договорились!

– Ну, пойду я. До свидания! – Он бросил взгляд на приоткрытую дверь в другую комнату.

– До свидания! – Высунулась Танька. – Спасибо вам за Светика.

– А мы с ним договорились, что  теперь он быстро выздоровеет, – сказал Анатолий и внезапно для Таньки как выстрелил, – а вы похудели…  на пользу Вам…Опять приду, не прогоните?.. К Светику… – поспешил добавить он, заметив нерешительность и волнение Татьяны.

– Что же, пусть, приходите, – тихо разрешила Танька. – Светик рад будет…

– Вот и договорилсь. Только точно не знаю, когда приду. Работы много. Но приду обязательно.

Когда за Анатолилем захлопнулась дверь, Танька в изнеможении привалилась к дверному косяку и заплакала. Возившийся на  ее  руках Кешка, размазывал по ее пухлым щекам слезинки  и пробовал их на вкус.

– Дурачок ты, дурачок, – приговаривала Танька, ловя его ручонку в свою. – Ничего-то ты не понимаешь…

Она выключила в прихожей свет и усталым голосом скомандовала:

– Спать всем пора, поздно уже!

Всю ночь Танька металась, как в бреду. Непонятное беспокойство не давало ей заснуть. Несколько раз она вставала к старшему сыну и смотрела, как он сопит во сне, улыбаясь чему-то своему. На стуле возле дивана, на котором Светик спал, лежали принесенные Анатолием апельсины и початая шоколадка. От ааельсинов исходил праздничный новогодний дух, и впервые за все время с похорон второго мужа Танька вдруг ощутила тепло и радость.

Начинавшийся день обещал быть  солнечным.И унылый Танькин дом осветился желтым нежным светом еще не совсем теплого солнца. Весна уже стояла на пороге. И хотя  за окном по-прежнему виднелись грязные осевшие сугробы  с черными обугленными проталинами земли, в воздухе уже звенела воробьиная трель, возвещавшая, что весна не за горами.

Не капризничал Кешка, всегда оравший при пробуждении. И Светик, румяный и свежий ото сна, молчаливо улыбался  и тоже был похож на солнышко с копной его золотистых волос, беспорядочно торчащих вихрами на его голове.

С этого дня Светик быстро пошел на поправку. Он рвался из дома на улицу, как зеленый росток к свету,  и обижался, что мать все еще не решается отпустить его.

– Рано еще тебе, – говорила она, – окрепнуть нужно… Анатолий что тебе говорил? Слушаться меня, а ты?..

– Так я же выздоровел, – не сдавался Светик и обиженно сопел.

Кргда же наконец мать выпустила его на улицу, он опрометью побежал к своей лавочке, черной и мокрой от стаявшего снега, и нежно погладил ее сырые доски. Деревья и кустарники, которые закрывавли лавочку со всех сторон и делали ее укромным уголком, сейчас стояли голые и неприкаянные. Сквозь их просвечивающие  ветки легко было разглядеть маленькую фигурку, сидевшую на самом кончике лавки и смотревшую в небо. Оно уже синело зовущей высью, но еще было подернуто белесой дымкой, как будто уходящая зима старалась закрасить своей белой краской голубизну, но уже не могла, истратив свои силы.

Целый месяц ждал Светик Анатолия и дома, и сидя на своей заветной лавочке. Но он не шел. Ждала его и Танька, боясь в этом признаться себе самой, а тем более сыну. Несколько раз, подбадривая сына в его ожидании, она уверяла не столько его, сколько себя, не давая угаснуть маленькому огоньку тепла, вспыхнувшему в ней после его визита.