Я все понимала, видела, но упорно продолжала учиться и помогать в больнице. Ведь только так могла сбежать от собственных проблем и переживаний. А омут был глубокий и широкий. Утопала в нём всё сильнее. В минуты одиночества и тоски. Каждый раз сердце обрывалось, когда входила-выходила из подъезда. До сих пор мерещился тот густой запах страсти. Им пропитано каждое воспоминание о Глебе и злополучной ночи. И с томительной тоской – прощание. Жадный поцелуй, голодный взгляд. До мурашек пробирало и блаженное тепло душу затапливало.

Каждый раз, заходя в подъезд, сердечко реагировало на запах, а память услужливо напомнила о моем бесстыдстве. Да уж… вряд ли есть девушки, мечтающие именно ТАК потерять девственность. А я вот… потеряла. Чокнутая, но ни за что бы не хотела другого первого.

Вот он на лицо недуг мой. Жертва… со Стокгольмским синдромом. Вроде отбивалась, пыталась остановить, так ведь горела сильнее. Я так и не поняла, чем он меня тогда так… заставил рассудок потерять от желания. Запахом своим, жаром, страстью, голодом?

Щёки вспыхнули, коленки задрожали – как тогда. Я заставила себя идти дальше. И чем ближе к двери, тем сильнее колотилась грудная мышца и удушливее становилось.

М-м-м-м-м. Как же мне не хватало Зверя. Прижаться к нему хотелось, чтобы проверить, реальны ли те ощущения, которые он рождал. Закопаться в его объятия и прислушаться к себе. К нему…

И голову только от мысли тотчас повело.

В квартиру входила, боясь вздохнуть – меня колотило мелкой дрожью.

– А вот и она, – сладко пропела мать, явно не мне, но для моих ушей. Я чуть в коридоре не рухнула от накатившей слабости, а мать легко выпорхнула из кухни, встречая меня. Ни разу за год этого не делала. А тут… Она же почти не разговаривала со мной – мы редко виделись, да и любой контакт заканчивался ссорой на тему «и почему ты такая идиотка?!» Или «Ты выйдешь за Илью, и точка!».

– Ну, милая, – зло зыркнула мамаша, при этом сахарно улыбалась. Как змея подколодная, обещающая, что не ужалит… ты только доверчивым кроликом будь и ближе подойди. – Что стоишь, как истукан? – посуровел взгляд. – Гости у нас! – металл в голосе.

– Гости? – пробило оглушительный удар сердце. Мир опять покачнулся. От счастья двинуться не могла с места.

– Да! – кивнула мама.

Не помня себя, в несколько шагов ворвалась на кухню и тут улыбка стерлась с лица. Как и радость из души.

– Илья? – размазано прозвучало. Голос дрогнул, чувства перемешались.

– Привет, малышка, – светился парень. Улыбка широкая, взгляд хмельной. Не давая опомниться, к себе дёрнул, на коленки посадил. – Разве так встречают своего парня?

– П-привет, – выдавила жалко. Смотрела на него и едва слезы сдерживала. Не смеяться же, да и радоваться не могла. Но стыдно за себя стало и гадко.

– Ну, ты чего? – подмигнул, нежно проведя ладонью по спине. Противный жест, словно в грязи вымазалась. А Новик не заметил моего замешательства, или не желал – притянул ближе и поцеловал. Раз, два, три… Короткими, лёгкими поцелуями, а потом углубил. А я прислушивалась к своему нутру и выискивала хоть след от былой симпатии. Не находила. Совершенно. До того погрузилась в свое горе и мысли, что запоздало ощутила, как Новик уже под юбку забрался, да к развилке плавно приближался.

– Илья! – Шмякнула непроизвольно по руке, да взбрыкнула: – Прошу, – с мольбой, стыдом и страхом.

– Хочу тебя, Стась, – его голос звучал глухо, – и соскучился жутко. Не представляешь, как… – Шептал рот в рот. Смотрел на меня, захмелевший от близости, счастья, свободы. И опять потянулся за поцелуем.

– Ты когда вернулся? – Извернулась, с колен соскочила и торопливо отошла к кухонному гарнитуру напротив мягкого уголка с обеденным столом, за которым Илья сидел.