Тюрбан вышел голове велик. Чтобы не спадывал, приклеили его столярным кле-ем. Клей в те годы варили качественный, шапка держалась намертво…

Этим легенда практически кончается. На изумруд во лбу новой сарацинской чал-мы кто-то позарился, или ещё как, однако же вскорости на колу было пусто.

Где говорящий череп сейчас, никто не знает.

А город в конце концов либерально назвали именем неудачливого мавританского свободолюбца.

Выдавшееся свободным время мещански проводил у телеэкрана. Ну не с дозором же ходить вокруг усадьбы, отпугивая вороватых детей степи и ветра деревянной коло-тушкой, в самом деле!

По MTV давали Кайли Миноуг. Аппетитная австралиечка с сексуальным голосом и сексуальным же телом пела и приплясывала в австралийской какой-то забегаловке, возбуждая в мужчинах мужское. Оператор клипа работал мастерски, концентрируя вни-мание зрителя на наиболее выигрышных точках Кайлиной фигуры. Поскольку возраст девушки перевалил уже за роковой тридцачик, а силикон нынче не в моде, камера сколь-зила преимущественно по участку пониже спины и участок этот, полуприкрытый коро-тюсенькими рваненькими джинсовыми шортиками, был выше всяких похвал, признаю. Грудь её, коя без силиконовой подмоги поддалась уже гнёту лет и земного притяжения, в кадр практически не попадала, зато попадали губы – яркие и чувственные – загляденье просто!

Я помаленьку вожделел, капельку завидуя посетителям забегаловки, перед кото-рыми она вытанцовывала. Потом веселье кончилось вместе с клипом, но австралийская Минога появилась в следующем ролике – на пару с инфернальным красавчиком-брюнетом Ником Кейвом. Красавчик сдержанно гудящим голосом выводил под завора-живающую музыку минорные рулады, нежно лаская тело прекрасной утопленницы, ко-торую девушка-Минога и изображала. Картинка была некротически-прекрасна: прозрач-ная вода, прозрачное одеяние, облипающее бледное женское тело, полумрак австралий-ского прибрежного леса, скольжение бабочек, солнечных лучей, дробимых листвой. Скольжение речных струй, колыханье камышей и осоки… и всё возрастающее ощуще-ние, что мужичок сам же и притопил подружку, дабы создать подходящее этому пейзажу настроение.

Потом на экране возникло около десятка голых отечественных, ущербных голоса-ми и фигурами однодневок, сипло блеющих что-то о любви трагической и несчастной. Бездарность этих горе-канареек была столь велика, что я совсем отключил телевизор.

Опустевшее информационное пространство тотчас заполнили ворвавшиеся через окна громкие голоса с улицы. Напротив дома, ровно посреди дороги, как это у нас при-нято, стояла стайка девок лет пятнадцати-семнадцати и беседовала. По-простому, по-нашему же. По-пейзански.

«Я, такая, ему говорю: «Да пошёл ты, козлина!» А он, такой: «Я ща пойду! Я ща так пойду, что ты окуеешь!» А я ему, такая: «Сам не окуей, гондурас». А он, такой…»

Или что-то в этом роде.

Девахи были ничего себе – кровь с молоком и сало с пряностями. Что и демонст-рировались всем желающим посредством юбчонок и майчонок позапрошлогоднего мод-ного фасона. Особого внимания и особой отметки заслуживали ножки – пропорций пря-мо-таки аллегорических. Каждая из ножек, взятая в отдельности, превышала объемами, должно быть, две моих, накачанных по методе исторического силача Евгения Сандова (он же Юджин Сэндоу), вычитанной мною в стареньком номере журнала «Спортивная жизнь России». Децибелов девичьего разговора не способны были бы удержать в узде никакие оконные блоки от фирмы «Евровиндоу». Тем паче наши, производства местного деревообрабатывающего комбината.

Я откинул крючок, распахнул рамы и позвал: «Эй, подруги!»