Теперь по поводу жертв, которых не семь, как сообщалось недобросовестными или поддавшимися панике журналистами, а всего пять. Четверо – лица без определенно-го места жительства. Иначе говоря – бродяги, бомжи. Поголовно были больны при жиз-ни венерическими заболеваниями в самой запущенной стадии. Ещё один – наркодилер, уличный торговец наркотиками и сам наркоман. Носитель ВИЧ-инфекции, а также гепа-тита «бэ» и экзотического гепатита «цэ» вдобавок. Такой подбор жертв позволяет подоз-реваемым нахраписто объявлять себя распространителями общественного блага, «сани-тарами» каменных джунглей.

Поскольку у задержанных, назовём их «люциферитами», могут быть сообщники, некоторое усиление правоохранной деятельности в ближайшие день-два сохранится. Граждан просят с пониманием отнестись к досмотрам автомобилей или даже личных вещей… До свидания. Всего хорошего.

Показалось мне или так оно и было на самом деле, но уж не с симпатией ли почти откровенной говорил прокурор о названных «люциферитами» и их деяниях?

Следовало незамедлительно позвонить Большому Дядьке. В самом деле, мне ли голову над проблемами ломать, когда есть на это люди более информированные и заин-тересованные?

Увы, Тараканова на месте не оказалось. Милочка, солнышко, сидела в редакции одна-одинёшенька, не с кем ей было словом перекинуться, и звонку моему она обрадова-лась невероятно. Защебетала, зачирикала. Я же мямлил и заикался. До того мне совестно было чистого душой ребёнка, которого вчера ещё охмурял, зная наверняка, чем стану но-чью заниматься – слов нет. Вскоре, оценив мою коммуникабельность, Милочка посерь-ёзнела и спросила:

– Филипп, тебе, кажется, плохо? Что случилось? Ты на меня сердишься?

На неё! Ну не ангел ли?

– За что? – взяв себя в руки, воскликнул я. – За что?! Да разве на тебя вообще можно сердиться? Милочка, волшебница, да существует ли на свете человек, способный на тебя сердиться? Если так, то назови мне его имя, и он горько пожалеет о том, что ро-дился. И даже о том, что его родители когда-то встретились. Если успеет.

– А если я скажу, что это мой папочка?

– Хм… Отеческий гнев не есть дурной проступок, но пункт воспитания, – переме-нил я тон. – Он проходит по другому ведомству… хотя, если сделаешь заявку, я рискну указать ему на неверный стиль поведения. Чем бы мне сие не грозило. Это из-за вчераш-него? – спросил я уже без кривлянья.

– Да. То есть нет. То есть не только… Не переживай, Филипп, я ему заявила, что ты мне нравишься, он и смягчился! – выпалила она вдруг. – И это правда.

– А… – сказал я и смущенно примолк, не зная как быть дальше. Как назло, на гла-за мне попала Юлина записка. «Целую – сам знаешь, куда!» Да уж, знаю. Ситуация… Наконец я решился: – Сейчас же приеду.

– Не нужно, – сказала она поспешно. – Правда, не нужно. Поверь, тебя мои слова ни к чему не обязывают. Я знаю, у тебя есть женщина. И слава Богу… наверное. Ты – мужчина, а я – девушка…

Мне тут же вспомнилось Прутковское: «Ты девица; я мужчина…» – «Ну, так что же впереди?» Но, памятуя о его же: «Не шути с женщинами: эти шутки глупы и непри-личны», – я крепко прикусил язык.

– …Зато у меня есть принципы, – горячо говорила между тем Милочка, – с кото-рыми привычная для тебя жизнь не состыкуется. А идти против них я пока не готова. Прости, что всё это я тебе говорю так по-дурацки, по телефону. – Она вздохнула. – Но мне так легче и проще. А теперь к делу. Игорь Игоревич просил передать, что… так, сей-час вспомню… Ага! Что осины и ёлки ждут, что в деревню, в глушь лежит твоя дорога, и что время исключительно дорого. Как понимаю, это означает, что увидимся мы не скоро, – добавила она как будто с облегчением. – Наверное, так будет лучше. Да, значительно лучше. Счастливого пути, Филипп.