Фигня на постном масле и наглая провокация – учёный это точно знал. Его бактерии не могли жрать бетон, они были заточены только под пластик.

Мировая катастрофа учёного не коснулась. Он уехал в деревню к бабушке, где происходящего кошмара практически не заметили. Уклад там сохранился патриархально-советский – железные грабли на деревянной ручке да водонапорные колонки – чего им сделается? Правда, однажды у всей деревни пропали пластиковые вёдра, и жители долго гадали, что это было: масштабное хулиганство или отлично организованная операция по борьбе с излишками. А на днях пришла растревоженная соседка и сказала, что ночью неизвестные стырили у неё все крышки на банках с вареньем – больше ничего не тронули, и, что примечательно, прикованный цепью к воротам пёс ни разу не тявкнул.

Учёный слушает всё это и помалкивает. Он согласен с правительством США – народ не должен знать правду, ему так спокойнее. Но вечерами учёный вспоминает Настю, её восторженную фразу: «А хахалей-фокусников у меня ещё не было!» – и сплёвывает табачную слюну: дура, мать её!..

Раньше меня страшно выводила из себя необходимость делать выбор. Я это ненавидела с детства. С того момента, когда мама спросила:

– Доченька, тебе какой турбокомпастер купить: синий или зелёный?

Надо сказать, разницы между ними не было никакой. Только один рисовал синим, а другой зелёным. И ладно бы, если хоть один из двух, предлагаемых на выбор, был жёлтый – я взяла бы его и рисовала солнышки. А что можно малевать синим? Даже траву не нарисуешь. А зелёным трава, конечно, будет, что надо, но тут уж тебе ни неба, ни солнышка. Я разревелась. Прямо у прилавка, глядя на чёртовы турбокомпастеры. А мама не на шутку перепугалась. Но к специалисту меня повела только спустя три года, когда школьная училка выписала соответствующее направление. И не пойти было просто нельзя.

– Ниночка, тебе какая собачка больше нравится – эта или эта?

Ах, да, меня зовут Нина, если вам это интересно. По счастью, имя выбирать не пришлось, его за меня выбрала мама. Но и она рассказывала, насколько ей это было непросто: то ли назвать в честь бабушки – Оленькой, то ли в честь любимой подруги – Машенькой, то ли как героиню модного романа – Констанцией. Откуда в этом логическом ряду взялась Ниночка, известно только маминому подсознанию, но у него не уточнишь. Что до меня, то мне довольно и того, что она не выбрала Констанцию.

Ну, это я просто так, между делом вспомнила. А в тот момент я уставилась на переливные голографии, откуда на меня смотрели по-собачьи ласково две шавки: одна лысая и чёрная, другая лохматая и белая. Я больше любила кошек и попугаев. Но ни тех, ни других мне не предложили.

– А как их зовут?

– Интересный вопрос, – неизвестно чему обрадовался дяденька с волосатыми пальцами. – Допустим, они тёзки. Обе Жучки.

– Допустим или точно? – с подозрением спросила я.

– Точно-точно! Это две Жучки. Жучка белая и Жучка чёрная.

Собачки стали мне ещё противнее, потому что ни разу на жуков не походили. Черно-лысая смахивала на крашеную крысу, а лохмато-беленькая на причёску соседки тёти Марины.

– А больше ничего нет? – спросила я с надеждой.

– Нет, только собачки.

Я представила себе, что мне сейчас светит не просто выбрать картинку, а кой-чего пострашнее – что одна из этих шавок, например, белая, сейчас спрыгнет с листа, начнёт об меня тереться, лизать мне лицо языком и вилять хвостиком. А мне придётся эту тетьмаринину причёску называть Жучкой, выгуливать по утрам и собирать совочком её какашки. И я разревелась.

– С вашей девочкой всё понятно, – сказал доктор и начал что-то быстро писать в карточке. – Налицо типичные проявления болезни Гецера.