Диск оказался неожиданно тяжёлым и горячим. Пока я его нёс, в кармане чуть дыра не проплавилась. Дома попытался рассмотреть на свет. Какие-то синие прожилки и твёрдые выступы. Если бы не электронная лупа – так бы и не понял, что нашёл. Ну, порадовался бы и закинул на полку. В лучшем случае достал бы только зимой – радикулит прогреть. Я и с лупой не сразу понял, что это такое. Смотрю – синие жилки двигаются будто. А прыщики сверху – белые, как в накипи. Отрегулировал лупу на максимальное увеличение и…

Если бы не перехапал на работе «Вечного покоя» – умер бы. Потому что человеческая психика не рассчитана на такие перегрузки. Найденный в лифте диск оказался… миром.

Синие жилки и кляксы – реки и моря, прыщики – горы с заснеженными вершинами. Жёлтые пятна – пустыни, зелёная плесень – джунгли и леса. Здесь должна водиться жизнь… Чёрт возьми!

Такая штука, как мир, не может просто валяться на столе. Пришлось надавить себе на больную мозоль и полезть в овощной ящик, приспособленный для захоронения семейных реликвий. Когда Зинка ушла, я всё сгрёб и сюда засунул, чтобы ничто о ней не напоминало. Совсем выбросить – рука не поднялась. Всякие её мелочи и подарки – пепельницы, вазы и фарфоровые собачки. На самом дне лежали три слона – бессмысленный подарок, который сделала мне Зинка на Новый год. Впрочем, она не сильно скрывала, что купила их для себя. Выставила на трюмо и всем подругам показывала: «Видала? От Сваровски, не кот чихнул!» Когда к дальнобойщику уходила, про них даже не вспомнила – наигралась.

Я составил слонов на подоконнике в форме трилистника. Сверху уложил перевёрнутую бронзовую черепаху. На плоское черепашье брюхо мир лёг, как на тарелку. Я пододвинул лампу, включил в режим мигания – и закатное солнце окрасило снежные вершины розовым. Жаль, что Зинка этого не видит!.. Она бы сразу бросила своего дальнобойщика, чтобы сидеть со мной рядом и рассматривать это чудо. Зинка – она же такой романтик! Стихи любит до умопомрачения.

Что бы Машка обо мне не думала – а я не такая дура, чтобы отдавать за просто так хорошего мужика. В тот же вечер начистила пёрышки и к Жорику. Он дверь открыл, а на пороге я во всей красе, в чулках от Микоянца. Он и припух. Носом хлюпнул, глазки на мокром месте. До сих пор переживает, бедненький. А это очень даже хорошо. Я с порога: так, мол, и так – не думай, я не к тебе, я за шубкой. Он: «Пожалста, пожалста – забирай шубку и ступай по холодку…» Ага, щас!

Я в квартиру прошла, глазками – тынц-тынц – провела разведку. Посторонней бабой даже не пахнет. Бобылит Жорик без меня – что тоже очень и очень приятно. Правда, бардак везде – неделю драить! Ну, ничего, ради дела постараюсь.

Ну, я всё посмотрела, шубку достала, на плечи накинула: «Я пошла?» Молчит. Думаю, ладно – даю две минуты на развитие реакции. И не спеша туфли надеваю. Одну… Другую… А по ногам у меня матросики вверх-вниз, вверх-вниз. Жорик не выдержал. Схватил за руку, глаза, как у раненого оленя: «Идём, Зина, я тебе что-то покажу!» Ну, покажи, покажи, сердешный!

Подтаскивает к подоконнику. А там мои слоны – вот ведь, блин, совсем о них забыла! Составлены задницами, сверху пресс-папье. Смотри, говорит, Зина, что у меня есть! Тут я струхнула. Думаю, капец, опоздала я – свихнулся Жорик. А он настойчиво так – смотри, да смотри. И что-то мне про чудеса какие-то, миры и горы втирает. Ну, думаю, пришла, так пришла!.. А ну как он буйный? Прибьёт меня щас за всё хорошее… Я бочком-бочком к двери – пусть лучше Машка сперва сюда сунется, а я потом его взад отобью, если он в адеквате. Только он не отпустил. Вдруг обнял и пошёл стихами сыпать. Что-то про чудесное мгновенье и какого-то Гену чистой красоты. Знает, стервец, чем меня брать. Слабость у меня на поэтические строчки. Аж ум отключается – так либидо подскакивает. В общем, сомлела я и молнию ему на штанах – вжик. А что дальше было – даже плохо помню, как в космос улетела. Только шептала ему на ухо: «Трынди, миленький! Трынди дальше!» И Жорик не подкачал, только под утро успокоился. Наголодался бедный – сразу видно.