Княгиня сидела так близко, и искренне отвечала на его вопросы, не понимая, что он пытается угадать между слов.

– А что на счёт дерзости? – спросил Волк.

Не дожидаясь ответа, он крепче сжал её ладонь, другой рукой обнял, и, прикрыв глаза, осторожно поцеловал.

Ни одно вино не пьянило так, как её горячие нежные губы. Всего мгновение торжества и радости, и это мгновение стоило риска.

Волк открыл глаза и увидел её опущенные густые, тёмные ресницы прямо у своего лица.

Отвесив ему звонкую пощёчину, Брониимира поднялась с лавки:

– Знай своё место, псарь! – делано холодно произнесла она.

Несмотря на то, что голос её дрожал, движения были точны и сдержанны. Она смерила его строгим взглядом и вышла из комнаты.

Волк самодовольно улыбнулся. Всё же он понял верно. Конечно, псарь – не ровня князьям, но, когда бы ему мешали правила. Половина лица пылала от крепкой княжеской руки, но сердце отплясывало в груди «Лихую».

Княгиня больше не приходила, но то, что его ещё не выставили со двора, уже значило, что вряд ли будет строгий спрос за дерзость. Мысли снова и снова возвращали к её нежным губам, светлым глазам.

Раны быстро затягивались, и уже через пару дней Живьяра позволила сидеть. Дарёнка принесла его вещи.

– Вот. Велено было принесть, – улыбнулась девчонка, сваливая на сундук ремень, два поясных ножа, кожаную безрукавку, сапоги и кошелёк.

– Откуда это у тебя?

– «Отку-уда», – передразнила Дарёнка. – Когда тебя сюда привели, мужик дворовой принёс. Велено было тебе отдать, когда поправишься.

– Значит, сегодня меня выпустят?

– Почём мне знать? Я тут не решаю. Как княгиня да тётушка скажут.

Волк достал из кошелька небольшое точило и взял нож. Эх! А Птах как-то умудрялся строгать ножи хоть из кости, хоть из камня, иной раз мог плотно сбить, да заточить доску так, что не хуже ножа дырявила. Коль только издали ножи кидать, они изводятся на раз.

Дарёнка уселась в углу, взяла из корзины пучок трав и верёвку и стала собирать вереницу.  Она с любопытством поглядывала на Волка, но заговорить не решалась. Видать, старуха запретила.

– А ты что же, целыми днями травы перебираешь? Не прядёшь, не вышиваешь? Где приданое возьмёшь? – спросил он.

– Не положено.

– Как это?

– Ведьмам нельзя. Нить судьбы нам прядут Духи и ткань жизни ткут они же. Ведьме положено следовать их воле. Ежели возьмётся ведьма за веретено, то спутает нити судьбы своей и всех, кто рядом. Так нельзя.

– И как же теперь? Где одежду брать?

– А ты где берёшь? Ты же не женатый, сам не ткач, не пряха. Зато я в травах понимаю, Духов слышу. Что мне до прялки этой? Вот ты знаешь, что это за цветик? – Дарёнка вытянула в руке голубой нежный цветок, похожий на колокольчик.

– Цветик и цветик… не видал раньше.

– Он в Грате не растёт, только тётушка его выращивает в саду, оттого ты его не видал. Это лазорецвет. Он дурной дух отводит.

– Это если кто не мылся давно?

Дарёнка нахмурилась и сердито глянула на Волка:

– Нет! Это ежели кто сглазить захочет! Гляди, какой красивый, – Дарёнка покрутила в пальцах цветок и протянула Волку.

– Славный.

– Вот ежели я могу вырастить лазорецвет, то почто мне прясть? Любая девка мне нить выпрядет.

Дарёнка тихо запела себе под нос странную песню. Слов было не разобрать, точно другой язык. К обеду она принесла еду, поставила на скамье возле Волка в кружку маленький букетик лазорецвета и ушла.

Живьяра пришла уже к ночи. Она придирчиво осмотрела спину и руки Волка. Постучала сухими крепкими пальцами по рёбрам, покачала головой:

– Ещё не отпущу тебя. Пока надо бы покоя.

– Покоя… Не для моей души покой, – сморщился Волк.