Теперь представим себе запахи, окружавшие мужчину – того, кто на протяжении последних тридцати лет своей жизни каждый день приходил посидеть в созданном им саду. Должно быть, он ощущал влажность, отличную от той, что царила в защищенном месте: от земли, где цвели белые цветы, поднимался пар, особенно по утрам, а к запаху воды, шедшему от пруда, примешивался аромат растений, густо посаженных вдоль его кромки.

Человек стоял перед цветами, не теми, с белыми лепестками, а перед другими, более крупными и яркими; он пытался воспроизвести исходящий от них запах. Мог ли он почувствовать его? Каждый сорт издавал собственный аромат: одни благоухали свежестью, напоминавшей цитрусовую, другие пахли сладко и бархатисто, третьи были почти без запаха. Вероятно, человек, чье зрение с каждым днем слабело, в большей мере воспринимал запахи, витавшие вокруг, пока он гулял.

Конечно, был еще запах скипидара, окружавший ее в мастерской, который не свойствен никому в отдельности, но которым обладают люди, занимающиеся одним и тем же делом. Еще был резкий запах ткани, пропитанной разными маслами. И воздух, в котором от стен в определенную погоду появлялись легкие нотки плесени.

Водяные цветы принимались, белые цветы нет.

Еще пахло артиллерийскими снарядами.

Каким мог быть запах снарядов?

Чем может пахнуть война?

Как и человеческое тело, каждое здание, каждая постройка имеет свой запах. Как и запах человеческого тела, его составляют запахи материалов, из которых построен дом; к запаху этих материалов примешиваются запахи всего, что попадает в дом, пока он существует. Это здание, в котором побывали толпы живых человеческих существ, оставивших в нем свои клетки и запахи, – существ, которых не волновало ни то, что было здесь раньше, ни то, чем здесь пахло, – не было исключением.

Запахи там смешивались, как смешиваются цвета, и становились единым целым, делаясь запахом места. Как это бывает во всех исторических местах.

Когда однажды утром она прогуливалась по музею Оранжери, ей вдруг показалось, что она чувствует и отчетливо распознает каждый из запахов, которые как будто еще витают в музейной атмосфере, особенно в двух овальных залах. Она встала посреди одного из них, окруженная буйно распустившимися цветами, которые как бы отделяли мир живых от мира мертвых, и полной грудью вдохнула, словно желая вобрать в себя чуть-чуть этих кувшинок, раскрывших лепестки навстречу заре.

Принято считать, что запахи оживляют в памяти прошлое. Она задавалась вопросом, можно ли силой мысли, направленной в прошлое, оживить ароматы, которые, казалось бы, испарились. Ее интересовало, могут ли мысли и слова служить проводниками для самых летучих запахов, могут ли они приблизить эти запахи к нашим носам, подобно Орфею, спасавшему Эвридику из ада. И могут ли люди, вдыхая ароматы, сделать их частью своих тел. Ей казалось, что эти цветы принадлежат и этому миру, и миру мертвых. Был ли этот зал мостиком между двумя мирами? Было бы чудесно, если бы в загробном мире пахло кувшинками… Всем сердцем желая этого, она вышла из музея.

«На берегу реки стоял маленький павильон, всегда закрытый; там тайком изготавливали краски ‹…› От него исходил странный запах, который мы, в конечном счете, полюбили. ‹…› Я мог часами смотреть, как блестящие медные валики наполняют цветом и жизнью выползающие из-под них ткани…»[2]

Если бы живописные полотна могли передавать звуки и запахи, обстановка в музеях была бы очень оживленной. Лошадиное ржание, радостные детские крики, рулады оперной певицы, рев водопада, рокот поля боя, музицирующие ангелы, грохот нью-йоркского метро. Запах влажной земли, рек, хлева, буржуазной гостиной, пудры куртизанки, газона, пустыни, волн, курятника, отрезанной головы солдата, лесной чащи…