– Я вас слушаю…

Я несколько секунд помолчала, собираясь с мыслями, и начала:

– Возможно, вам покажется, что я нахальная девица, которая не понимает намеков о том, что ей здесь не рады. Но, прошу вас, выслушайте меня. Мы попали, насколько я могу судить, в очень неприятную ситуацию. Возможно, не просто неприятную, возможно, даже опасную. Может быть, это только мои фантазии. Но, мне больше не с кем посоветоваться в этом городе, тем более что, дело, как мне кажется, касается и вас тоже. – При этих словах, брови Флоры Зигмундовны удивленно изогнулись. Глаза смотрели холодно и отстраненно. И я торопливо продолжила. – Мне нужно начать с самого начала, чтобы вам было понятно, почему я сейчас сижу перед вами.

И я рассказала ей все, начиная от нашей встречи на вокзале, и заканчивая моей вчерашней «прогулкой» в обществе Вальдиса. Не преминула я упомянуть и то, о чем нам поведала Светка об их отношениях с Крестовым. Под конец, я выдала ей и свои логические заключения по поводу всей этой истории. Закончив говорить, я немного перевела дыхание, и замерла в ожидании ее реакции.

Еще когда я начала рассказывать о знакомстве в купе поезда, я заметила, что ее глаза стали утрачивать ледяную холодность, и в них мелькнул интерес. Под конец же моей пламенной речи, передо мной сидел совершенно другой человек. Не холодная дама с аристократической выдержкой, а снова, та пожилая, повидавшая жизнь, спокойная женщина, которая нас так приветливо вчера встретила в своем музее. Мы посидели немного в молчании. Флора Зигмундовна взяла в руки старинное пресс-папье, стоявшее на ее столе, в задумчивости погладила старое полированное дерево, из которого оно было вырезано, потом подняла на меня глаза и медленно проговорила.

– Да, деточка… Вы попали в неприятную историю. Этот человек очень опасен. Он хитер, изворотлив, а что хуже всего, очень умен, и привык добиваться своего любыми, абсолютно любыми способами, даже самыми безжалостными и невообразимыми с моральной точки зрения. Видите ли, у него свое, очень извращенное понятие морали. Думаю, я должна вам кое-что рассказать о его прошлом. Тогда вы лучше поймете, о чем я говорю.

Тень прошлой и почти забытой боли скользнула по ее лицу, и оно, на мгновение, утратило свою холодную невозмутимость. И я поняла, что эта маленькая старая женщина очень долго, пожалуй, слишком долго, живет одна, наедине со своей болью. Она старалась прятать ее в самые глубокие и дальние уголки памяти, но эта боль никогда не отпускала своих когтистых лап. А я своим рассказом только разбередила ее старые раны. Мне стало страшно и холодно, будто, эта ее боль и меня коснулась своими леденящими руками. И еще, я заметила, что Флора не называла Крестова по имени, употребляя отстраненное и холодное «этот человек». Мне страстно захотелось упасть перед ней на колени и просить прощения, каяться неизвестно в чем, чтобы только не видеть в ее глазах этой муки, которую ей приносили воспоминания. Но, я не сдвинулась с места. Сидела, как перепуганный зверек, плотно сжав руки со сцепленными пальцами у себя на коленях, и во все глаза смотрела на хозяйку кабинета.

Флора Зигмундовна, вдруг, будто очнувшись, посмотрела на меня с легкой улыбкой.

– Деточка, а не выпить ли нам с вами горячего чаю?

Если бы кто-то другой назвал меня «деточкой»… Но, в устах пожилой женщины это звучало ласково и, как-то, по-домашнему. Я с готовностью кивнула головой, не в силах разлепить плотно сжатые губы. Флора подняла трубку старинного телефонного аппарата, набрала короткий номер. Когда ей ответили, она проговорила: