– Эх, сынки… Опасно… Не знаете вы, что такое «опасно»… Но не зря, видать, она меня именно сюда позвала.

Серёга напрягся:

– Она? Кто «она»?

Отсмеявшись, старик вытер глаза рукавом засаленной телогрейки. И неожиданно серьезно сказал:

– Жена моя. Надя. И дочка Олюшка. Обе велели сюда прийти. И в голову себе стрельнуть. А тут вы… Спасли, выходит, меня. От смерти спасли.

Напарники переглянулись. При всех нестыковках и конфликтах понимали они друг друга отлично и без слов. Ситуация нештатная. Надо сообщить шефу, возможно, это как раз то, из-за чего он и выставил здесь охрану. Деда взять с собой в лагерь и максимально подробно все выспросить. И дальше решать по ситуации.

Старик безропотно согласился пройти с ними. Видно было, что ему не хочется оставаться одному. А поговорить хочется. Поэтому, даже не дожидаясь вопросов, он вдруг начал рассказывать:

– Умерла моя Надя. Почти одновременно с Кольской сверхглубокой умерла. А Олюшка не родилась. Законсервировали скважину-то. Я очень переживал – почитай вся жизнь с нею была связана. Попивать начал. А Надя беременная. И так тяжело она ходила, врачи говорили, патологическая беременность. Уж как просила меня не пить… Мол, вдруг рожать начну, кто меня в больницу повезет, со скорыми-то у нас тут плохо. Я обещал. А сам не выдержал. Напился. Очнулся – Надя меня за плечо трясет. А сама в луже кровавой стоит, и по ногам кровь льется. Пока я бегал, пока суетился… Умерла она. В машине. По пути в больницу. А Олюшка, оказывается, еще раньше умерла, в животе у нее. Врачи мне потом сто раз говорили, что нет тут моей вины. Что даже если бы я сам доктором был, не спас бы. Ни жену, ни дочку. Говорили так, да. А из души-то как вину вычерпаешь, если черной жижей ядовитой она там кипит?..

Тёмыч споткнулся. Глянул вопросительно. А Серёга почувствовал, как внезапно пересохло горло. Спросил хрипло, как каркнул:

– Вы же сказали, что жена с дочкой вас сюда позвали? Как же, если они… Если их нет давно?

Собеседник криво улыбнулся:

– Приходить они ко мне начали. Недавно. Надя молодая, красивая. И Олюшка уже большенькая, годков трех. Упрекали обе. Винили. Страшное говорили, что специально я их убил. И что нет мне места на земле из-за этого. А вчера пришли и велели идти сюда, к скважине. И пулю в лоб себе пустить. Тогда простят они меня. Я и пошел. Лучше так, чем с этой чернотой внутри…

Серёга не был трусом. Не тот характер, не та профессия. Но от рассказа старика вдруг пробрал такой ужас, какого он раньше никогда не испытывал. Полез в карман за спутниковым телефоном и увидел, что рука мелко дрожит. Отвернулся от Тёмыча со стариком, собрался. И, когда абонент ответил, Серёгин голос уже не дрожал:

– Степан Андреевич, есть. Да, наверное, то, что вы предполагали. Да, ждем.

Убирая телефон обратно, повернулся. Успел увидеть расширившиеся глаза Тёмыча. И дальше – словно раскадровка по секундам. Старик каким-то молниеносным движением срывает с плеча карабин. Говорит в пустоту, но явно кому-то: «Да, я виноват. Иду к вам. Простите». Приставляет дуло к подбородку.

Вечную тишину над законсервированной много десятилетий назад Кольской сверхглубокой скважиной разорвал выстрел. А два человека в военной форме и с автоматами застыли над третьим – лежащим на мокрой серой земле. Для него всё было кончено, для них – только начиналось.