Уордл хохотнул:

– Я тебе по жизни ничего не должен, приятель.

– У меня есть информация, которая может тебя заинтересовать. Вот я и подумал, что мы сумеем произвести обмен.

Наступила короткая пауза.

– Я так понимаю, все остальное – не телефонный разговор?

– Совершенно верно, – ответил Страйк. – Где бы ты предпочел посидеть за пинтой пива после трудов праведных?

Черкнув название паба, расположенного вблизи Скотленд-Ярда, Страйк подтвердил, что ровно через неделю (если уж раньше никак) его в принципе устроит, и отсоединился.

А ведь так было не всегда. Всего пару лет назад он имел право когда вздумается допрашивать свидетелей и подозреваемых – в точности как сейчас этот Уордл: время его ценится намного дороже чужого, а потому он сам определяет дату, место и длительность любой встречи. В точности как Уордл, Страйк раньше ходил в штатском; его грела близость к командованию и престижность службы. А нынче он, хромой черт в жеваной рубашке, вынужден пускать в ход старые связи, чтобы только заключить сделку с этим юнцом, который раньше почел бы за честь ответить на его звонок.

– Жопа ты, – сказал Страйк в гулкий высокий стакан.

Третья пинта прошла так славно, что он даже не заметил.

У него задребезжал мобильный: звонили из офиса. Не иначе как Робин хотела ему сообщить, что Гиллеспи требует денег. Страйк перенаправил звонок в голосовую почту и, опрокинув в рот последние капли, вышел на улицу.

В воздухе было ясно и свежо, на мокром тротуаре поблескивали лужи, которые вспыхивали серебром от движения легких облаков. Страйк опять закурил и еще немного постоял у дверей паба «Тотнем», наблюдая, как рабочие ходят кругами у выбоины на проезжей части. Докурив, он неторопливо побрел по Оксфорд-стрит, чтобы «Временные решения» уж точно убрались из конторы и дали ему возможность завалиться спать.

На тот случай, если Страйк вернется, Робин выждала десять минут, а потом сделала несколько приятнейших звонков со своего мобильного. Подруги встречали новость о ее помолвке либо восторженным визгом, либо завистливыми репликами – и то и другое одинаково грело ей душу. Отведя себе на обед целый час, Робин купила три свадебных журнала и пачку печенья для возврата (офисная копилка для мелочи, то есть жестяная банка из-под галет, задолжала ей сорок два пенса), а потом вернулась в пустую контору, где сорок минут в полном восторге изучала букеты и подвенечные наряды.

Когда ее самовольный обеденный перерыв закончился, Робин вымыла чашки и поднос, чтобы вместе с пачкой печенья вернуть их мистеру Крауди. Заметив, что он усиленно пытается вовлечь ее в разговор и рассеянно шарит по ней взглядом от губ до бюста, она решила всю предстоящую неделю держаться от него подальше.

Страйк не возвращался. От нечего делать Робин разобрала ящики стола и выбросила мусор, оставленный, по всей видимости, ее предшественницами: два пыльных квадратика молочного шоколада, стертую наждачную пилку для ногтей и ворох бумажек с безымянными номерами телефонов и какими-то каракулями. В столе обнаружилась коробка допотопных металлических зажимов (ей никогда такие не попадались) и стопка чистых синих блокнотов небольшого формата, которые даже без наклеек имели официальный вид. Опыт конторской работы подсказывал Робин, что их стянули из какого-то учреждения.

Время от времени в приемной звонил телефон. Похоже, ее новый босс был известен под самыми разными именами. Кому-то требовался «Огги», кому-то – «Шустрила», а сухой, отрывистый голос настаивал, чтобы «мистер Страйк» незамедлительно связался с мистером Питером Гиллеспи. Каждый раз Робин пыталась дозвониться до Страйка, но попадала в голосовую почту. Она прилежно наговаривала сообщения, а потом записывала номера телефонов и фамилии на желтые стикеры, относила в кабинет и там аккуратно приклеивала к столу.