Теперь все говорят – крайним. Женю это раздражает. «Крайний герой». «Крайний из могикан», ага! Но сейчас она и сама боится слова «последний». Даже когда оно звучит только в голове.

Сердце стучит так, что хочется достать его, сжать руками и утихомирить.

Человека, раскурочившего проводку, отпустили на поруки родственников. Он оказался не таким уж психом. Просто неделю провёл в больничных коридорах, почти не спал, ждал, когда жену переведут из реанимации в общую палату.

И не дождался. Вирус косит не только пожилых.

Вообще-то псих, конечно. При чём здесь остальные? Ни врачи, ни другие больные не виноваты. Каждый день кто-то умирает, кто-то выздоравливает.

Но Женя почему-то не осуждает этого человека. Злится на него, но не осуждает, нет.

В комнате уже совсем темно. Только экран ноутбука светится. Как портал.

Стук в дверь отзывается грохотом лавины. Женя вскакивает с места и мчится в коридор, но перед самой дверью замирает.

Стук повторяется снова, на этот раз из-за двери подают голос:

– Открывай, чудище!

Женя бросается навстречу Миле так стремительно, что не даёт войти, и обе стоят на пороге: Мила – растопырив руки и придерживая дверь, Женя – уткнувшись ей в плечо.

– Ну хватит уже. Чего ты! – Мила отрывает Женю от себя, и они наконец ступают из тёмного подъезда в квартиру.

– Ты почему не перезвонила? – набрасывается на тётку Женя.

– Телефон сдох, – отзывается Мила уже из кухни, где гремит кастрюлями и что-то роняет на пол. – Есть что-нибудь глотнуть? В горле пересохло. И засвети уже фонарик какой-нибудь, сколько можно в темноте.

Женя щёлкает выключателем. Кухню заливает светом.

– Опа! – Мила зажмуривается. – А я думала, здесь тоже электричество отключили.

– Здесь не отключили, – произносит Женя.

Они смотрят друг на друга и думают об одном и том же.

Мила не выдерживает.

– Идём! – командует она.

– Куда?

– В больницу, конечно!

– Что мы там будем делать?

– Не знаю. Что-нибудь. Двигаться легче, чем ждать. Женя всхлипывает.

– Это из-за меня…

И вываливает на Милу сразу всё: про банку кофе и орехи, про Брониславу, про Марину Петровну, про то, что не хочет поступать в медицинский, но чего именно хочет, сказать не может.

Про сообщение и неудачную попытку его удалить тоже рассказывает.

– Вот балда! – вздыхает Мила.

Она намешивает в кувшине воду с вареньем – ни сока, ни компота в доме нет, а чай греть долго и лень. Наливает себе в стакан, кивает Жене:

– Будешь?

Женя качает головой. Наблюдает, как в прозрачном кувшине мечутся по кругу ягоды смородины.

Потом они вместе шарят по новостям. Жертв пока нет. Профессионалы устраняют последствия. Вот список врачей, что оказались в блокаде. Мамы среди них нет.

– Уже хорошо, – говорит Мила.

Женя закусывает палец. Теперь, когда она перестала бояться за маму, её волнует другое. Мила легонько шлёпает её по руке – тут она солидарна с сестрой-медиком, которой тоже не нравится эта Женина привычка.

– То есть ты бы хотела, чтобы мать этого не слышала, так?

Мила не успокаивает, ничего. Просто уточняет.

Ну конечно, Женя хотела бы! Она бы с радостью вернула всё назад. Она бы даже перед Брониславой повинилась. И стала бы опять покорно ходить на занятия.

Мила отрывисто кивает. И не смотрит на Женю. Она, кажется, чем-то недовольна.

– Идём, – повторяет Мила. – Матери всё равно сейчас не до звонков. Заберём её аппарат и сотрём лишнее. Если ты уверена, что оно лишнее, конечно.

Последние слова она произносит вполголоса.

Женя вытирает слёзы и кивает.

– Ты не врач, – однажды сказала Мила. – Ты слишком близко к сердцу принимаешь мировую боль. Она не врач, – сообщила тётя и вошедшей маме, указывая пальцем на Женю.