Через неделю в подвале было уже четыре мотоцикла, а все остальное пространство оказалось завалено инструментом и запчастями. Один угол парни расчистили, – здесь стоял столик, тумбочка с чайником, скамейка и пара стульев. На стенах, кроме положенных в таких случаях плакатов с мотоциклами, красовались предупредительные таблички: «Закончил – убери станок!», «Не включать! Ведутся работы!», «Лифт не работает!» В трубах шумело отопление, воняло табаком и маслом, в общем, местечко было колоритное. Первое же собрание Белецкий объявил учредительным и пообещал, что, «один хороший человек» сразу же займется регистрацией клуба, как только решатся какие-то проблемы, и мы получим официальный статус. Президентом клуба был избран сам Белецкий. По-видимому, проблемы так никогда и не закончились, потому что официально клуб так и не был зарегистрирован. Собственно говоря, мы собирались там просто, чтобы пообщаться. Мы пили пиво, то есть пили его, в общем-то, другие, Алексей, как всегда, делал вид, что пьет, а я пила немного, добавляя в ледяное пиво чуточку теплой воды. Мы говорили о мотоциклах, о переделках, менялись запчастями, обменивались информацией, рассказывали друг другу смешные и страшные истории.

Так прошла невообразимо длинная, морозная зима. А когда за окном вдруг затренькало, зазвенело по крышам, загомонило, когда снег превратился в лед, лед – в воду, а вода постепенно па́ром сошла с асфальта, на дороге появился первый мотоциклист. Это был мужичок в телогрейке, в полиэтиленовом, красном шлеме с черным, пластмассовым козырьком и в резиновых сапогах на старом, зеленом, колхозном «Урале». Он проехал мимо нас, двигатель «Урала» работал, как ножная швейная машинка, – но работал же! не сбоил! – и исчез за поворотом. И тогда мы поняли, что зима закончилась. И бросились собирать мотоциклы. И я в первый раз поняла, – какое это чудо, когда из раскиданных по ведрам и ящикам неказистых и иногда грубо обработанных деталей вдруг появляется нечто уже совсем иной организации. И есть в этом нечто и сила, и некая стройность, и завершенность, и даже плавность линий. И каждая деталь, обласканная теплом твоих рук, становится родной. И даже что-то человеческое начинает вдруг присутствовать в этом холодном, блестящем, как скальпель хирурга, и, казалось бы, совсем бездушном железе…

И тут с Алексеем что-то случилось. До этого, как будто равнодушный к бесчувственному металлу, он вдруг начал ревностно охранять мотоцикл от меня! Стоило ключу в моей неопытной еще руке сорваться, оставляя на безупречной покраске крохотную царапину, как он зверел.

– Что ты делаешь, отойди от мотоцикла! Немедленно!

Я испуганно роняла ключ на пол и отскакивала в угол гаража. Ладно, хочет поорать, пускай орет, решила я в конце концов и стала ждать, что из всего этого получится. Не получилось ровным счетом ничего. То ли Алексей все же понял, что это мой мотоцикл, то ли сообразил, что я могу вообще бросить все, но это весеннее сумасшествие прошло само собой. Скорее всего, оно было вызвано тем, что, отладив и согрев собственными руками каждую частичку мотоцикла, он стал считать его своим, а я оказалась в этой ситуации третьим лишним.

…Меня будит толчок в плечо. Ну почему нельзя оставить меня в покое? Я на мгновение высовываю нос из-под края спальника и тут же втягиваю голову в плечи. Хо-ло-дры-га! А деваться-то некуда. Совсем. Надо вылезать из спальника, напяливать на себя холодную, волглую косуху и идти собирать вещи. Вдруг сегодня нам повезет и будет хоть чуточку полегче?

Не повезет, не может повезти: впереди девять печально знаменитых грязевых ванн, водители вездеходов все уши нам про них прожужжали. И КАМАЗы там вязнут, и УАЗики там по крышу проваливаются. Так что легче не будет. А значит, надо вставать и идти.