Подуха вскочил, словно подброшенный пружиной, стал искать глазами свободный участок на лавках, но огромный Зан полностью занимал одну из них, а на второй можно было сесть только рядом с Олюшкой, чего трубник делать не стал и, вновь опустившись на пол, с вызовом бросил:

– А ты сама-то кого в жертву назначила? Уж всяко не промолчала!

– Не твое дело! – огрызнулась осица.

– Вот-вот! – торжествующе закивал Подуха. – Назначила же кого-то! А еще строит тут из себя праведницу.

– Я пузана назначила, – все-таки призналась Олюшка. – Потому что он первым мной пожертвовал. Да еще выл, как баба. Терпеть не могу воющих мужиков.

Какое-то время все трое молчали – каждый, вероятно, о своем, а потом двуединый, сдвинув брови, сказал:

– Предлагаю забыть этот эпизод. Ситуация была слишком неоднозначной, да и наши отношения друг к другу – тоже, так что кто кого назначил в жертву, пусть остается у каждого на совести, но попрекать, а тем более мстить за это не стоит.

– А я буду! – с вызовом вздернула голову Олюшка.

– Что именно будешь? На самом деле попытаешься убить Подуху с Васютой? Допустим даже, тебе это удастся. И что потом? Управлять вездеходом мы с тобой не умеем, пешком мы хоть в одну, хоть в другую сторону не дойдем. Так что, убив их, ты убьешь и нас с тобой тоже.

– Ну и пусть, – проворчала осица, но видно было, что до нее стало доходить истинное положение вещей.

А еще Ломон только теперь обратил внимание, что Олюшка ничего не спрашивает о пристегнутом к лавке выключенном Зане. Да, она еще с первой их встречи знала, что это кибер, но ведь наверняка должна была заинтересоваться, что с ним случилось. А поскольку молчит, значит, это ей откуда-то известно. И это, вероятнее всего, связано и с тем, как она вообще очутилась в багажном отсеке вездехода. Поэтому двуединый сталкер строго на нее посмотрел и четко произнес:

– Насчет этого я все сказал, возвращаться не буду. Только Васюте еще разъясню потом. А сейчас твоя очередь объясняться. Рассказывай, как ты здесь оказалась.

– Расскажу, – проворчала Олюшка. – Но только тебе. А этот пусть выйдет, – мотнула она головой на Подуху.

– Не придуривайся! – начал злиться Ломон. – Куда он выйдет? На ходу в лес выпрыгнет?

– Ну, пусть уши чем-нибудь заткнет.

– Послушай, дорогая моя, – произнес двуединый тоном, от которого осица едва заметно поежилась. – Хотим мы того или нет, но мы все сейчас – одна команда, как бы мы друг к другу ни относились. Мы находимся во враждебной человеку среде, ты сама это прекрасно знаешь. А если мы еще будем враждовать и друг с другом – мы только поможем Помутнению нас всех прикончить. И разбежаться сейчас в разные стороны мы не имеем возможности, поодиночке нам тут не выжить. Веришь?

– Ну… – буркнула Олюшка. – Ладно. Но потом…

– Давай о «потом» и говорить потом будем.

– Хорошо, – прищурилась вдруг осица. – Договорились. «Потом» отложим на потом. А сейчас мы одна команда, согласна.

– Вот и хорошо, – осторожно кивнул Ломон, ожидая подвоха. – Тогда давай рассказывай.

– Нет, тогда сначала ты давай развязывай, – выдала торжествующую улыбку Олюшка.

– Обещаешь, что не кинешься меня убивать? – передвинулся чуть дальше по полу Подуха.

– Так мы же одна команда, – улыбнулась осица и ему, только, пожалуй, слегка зловеще. Или даже не слегка.

– Хорошо, – подумав совсем недолго, сказал двуединый. – Но твоя «Печенга» останется пока у Подухи. Просто чтобы не мешала при рассказе.

– Только если поцарапает, – теперь уже откровенно зловеще осклабилась осица, – я ему и это припомню. Потом.

– Хорош, я сказал! – выкрикнул Ломон. – Сколько можно свою крутость рекламировать?! Меня от рекламы всегда тошнить начинает, веришь?