– Надеюсь, воин я, а им разрешено, есть мясо… пить вино…, – в полголоса начал проговаривать он. Леля молча начала прислушиваться, по-прежнему ни слова не говоря.

– Ручка нужна, – глянув в ее сторону и улыбнувшись, тем самым как бы извиняясь, что раньше окончания ужина встает из-за стола сказал Саня. – Не убирай, еще допью. Он перебрался за письменный стол и начал писать:

   Надеюсь, Воин я, а им разрешено

   Есть мясо в пост, и пить (немножечко) вино,

   Но вот уж третий день, как на меня в окно

   С укором кролик смотрит… мне не все равно.

   Саня отложил ручку. Монорим был закончен, но что-то продолжало его беспокоить. – Надо подождать, пусть отлежится, – подумал Саня, решив вернуться на кухню.

   Уже двигаясь в сторону кухни и задумчиво бубня: – Надо ж дать, надо ж дать, – он, вдруг, остановился. Взгляд его уперся в лежащую на телефонном столике книгу.

– Воскресенье, – прочитал Гиров, взяв книгу в руки и, постояв неподвижно несколько секунд, повернул назад. Сев за стол, он стал медленно выводить:

   Тридцатый день поста,

   Я одинок как перст.

   Ни Пушкина, ни Блока,

   Ни… сурово.

   Я в узел завязал себя, постясь,

   А Бес… Бес мясо жрет.

– Толстого?

   Да, увы, ведь нет у нас коровок.

   Прочитал. Ему явно не нравилась залетевшая невесть откуда в его голову блажь. Прежде всего из-за нарушения слога в последней строке. Написание стихов Саня считал для себя этаким приятным время провождением, но несмотря на это понимал, что если теряется слог, то и мысль начинает хромать и уходить с верного пути.

– Ладно, дозреет, – подумал он и пошел допивать чай.

– Написалось, – спросила Леля, когда он вернулся.

– Не до конца, – как бы извиняясь, улыбнулся он в ответ.

– Ясно. Санечек, я про Шурика нашего подумала. Может отправить ему в помощь парочку человек? Из приезжих? Узбеков, например? Они, я думаю, согласятся в деревню переехать, лишь бы там работа была.

– А что? – заметив удивленный взгляд мужа, заторопилась Леля. – Они хоть не пьющие, не подведут. Замучился ведь там совсем один сражаться с этим беспределом. Мало того, что Новый год с коровами одному встречать пришлось, так еще все две недели, как прокаженный, проработал безвылазно.

– Ага, а не проработал бы две недели, как ты говоришь, как прокаженный, и был бы для этих коровушек свой Освенцим, – грустно подытожил ее рассказ Гиров. – Хотя узбеки и на Севере… не знаю, не знаю.

– Поумирали бы все коровушки с голоду, – кивнула жена. – Ее ведь – матушку еще и доить надо по часам, а иначе мастит и воспаление молочной железы…, – Леля тяжело вздохнула, глаза ее стали наполняться слезами и она, решив, что лучше не стоит озвучивать всю вставшую перед ней картину, попыталась взять себя в руки.

– Да, повезло всем, что Шурик в прошлом году вернулся в деревню, – согласился с ней Саня.

   Он вновь с горечью вспомнил рассказ племянника о том, как на Новый год все работающие с Александром в коровнике мужики и бабы, уйдя отмечать праздник, вернулись на работу уже только после старого Нового года, и ему в одиночку пришлось бороться за жизнь этих загадочных и до глубины души любимых им животных.

– Они, дядька, ведь прям как инопланетяне, – вспомнил Гиров рассказ племянника. – Смотрят, главное, на тебя огромными глазищами и такое ощущение, что все-все понимают и что-то сказать тебе хотят.

– Эх, Шурик, Шурик, – с нежностью подумал про себя Гиров. – Спасибо тебе за то, что ты есть.

   Гиров вернулся к письменному столу и, еще раз посмотрев на коротенькое шутливое стихо, медленно затушевал последнюю строку стиха, не весь откуда взявшейся в его руках гелевой ручкой, и поверх ее бледно нацарапал: – Нет, пока еще коровы.