С ней на пару работала старенькая бабушка, пробывшая санитаркой в этом отделении уже больше трех лет. Это была маленькая, щуплая, но очень шустрая старушка со звонким голоском. Ее звали Антонина Георгиевна. Она и учила Камилу мастерству быть санитаркой. Они делили работу пополам, и Камила натирала свою часть коридора до блеска, а Антонина Георгиевна – свою.

Через месяц после знакомства во время обеденного перерыва они вместе сидели в санитарной комнате. Это была единственная комната, где они чувствовали себя хозяйками. Там, среди швабр, тряпок, ведер и другой ветоши, они пили чай с пирожками и болтали как ровесницы. Антонина Георгиевна всегда очень эмоционально что-то рассказывала, а Камила либо заливалась смехом, либо закидывала старушку вопросами. Однажды Антонина Георгиевна наклонилась к Камиле и заговорщицки сказала:

– Ты не особо тут старайся. Никто все равно твой труд не оценит. Незачем так намывать полы. Один раз шваброй пройтись достаточно.

– Но я хочу, чтобы было чисто.

– Да кому это нужно? – махнула рукой Антонина Георгиевна. – Думаешь, тебя за это похвалят? Или, думаешь, зарплату увеличат?

– Нет, я так не думаю, – ответила Камила.

– А чего ради тогда ты так стараешься?

Камила потупила взор и смущенно сказала:

– Недавно я стала посещать одну протестантскую церковь на улице Хорошева. Так вот, пастор той церкви, отец Иосиф, говорит, что тому, кто проявит усердие в малом деле, впоследствии Бог доверит большее. Да и папа мой всегда мне говорит, что хороший врач должен выполнять любое дело на отлично, а то потом халатность войдет в привычку. Так что я себя приучаю…

– Глупости! – воскликнула Антонина Георгиевна. – Ты вообще с какой планеты сюда попала? Сейчас никто так работает. А иначе загнуться можно раньше времени. А вообще, ты же японка? Почему ты ходишь в церковь? Ты ведь должна быть буддисткой.

– Мои родители – буддисты. А я еще в одиннадцать лет приняла Христа, а потом тайно от родителей приняла крещение.

– А почему тайно? Твои родители против? – не унималась любопытная санитарка.

– Да. Но сейчас я хожу в церковь, и они об этом знают. Мы стараемся об этом не говорить, чтобы не ссориться.

– Зачем тебе это надо? Верила бы в своего бога, – недоумевала Антонина Георгиевна.

– Я дала обещание Христу, что буду верно служить Ему, если он поможет мне стать врачом.

– Поэтому ты сейчас моешь полы и унитазы? – хихикнула старушка.

– Это пока я мою полы и туалеты. Но так будет не всегда, – заверила ее Камила.

– Уж лучше бы ты сидела дома, как все японские женщины, и делала бы суши.

– Я не японка! – расхохоталась Камила. – Хотя суши очень люблю.

Глаза Антонины Георгиевны загорелись новым огоньком.

– Вот расскажу тебе одну историю, как наши русские парни делают суши, – заговорщицки прошептала старушка. – Уж они работают далеко не так добросовестно, как ты.

Антонина Георгиевна резво вскочила на ноги, встала перед Камилой, как на сцене, и понеслась. Уж если она бралась что-то рассказывать, то делала это всегда очень эмоционально, жестикулируя, восклицая, вздыхая перед каждым словом.

– Вот работала я четыре года назад в суши-лавке на набережной, – начала она, – тоже полы мыла, мусор выносила. Ну, ты знаешь эти генеральские обязанности. Так вот, пришла как-то молодая парочка и заказала себе порцию этих сушей, или сушов, уж не знаю, как верно склонять эти ваши китайские слова. Значит, стоит наш русский сушекрут за прилавком, роллы крутит. Мало того что рис летит во все стороны, так он еще, знаешь, что делает? Вот он накрутит эти роллы, а потом там же нужно концы подрезать. И вот он с одного конца хвост отрезает, ножом его на пол скидывает и говорит: «Это на хрен!», а потом отрезает другой конец и тоже на пол сгребает со словами: «А это за хрен!» Я вот как это услышала, теперь смотреть на эти роллы не могу. Я даже если голодная помирать буду, не взгляну на них. Покрыли эти роллы хренами, как можно после этого такое есть?! Вот так люди работают, а ты тут о совести да о халатности говоришь. Я если и облегчаю немного работу, но по сравнению с этими поварами-сушехренами все делаю очень добросовестно!