А после до самого ужина меня оставили обживаться в гостевой, где я и успел записать в дневник всё, что произошло за минувший день. Скоро должен прийти доктор и позвать к ужину, на котором меня обещали представить графу.

Оставшееся пишу вечером, в гобеленной гостиной у камина. Как и рассказывал доктор, здесь собираются все домочадцы по вечерам после ужина.

Итак, я познакомился со всеми обитателями усадьбы, кроме слуг.

Помимо доктора, Клары и Настасьи Васильевны, супруги графа, есть и ещё сам граф Александр Николаевич Ферзен, и это человек, от которого я бы предпочёл держаться подальше при других обстоятельствах. Но, пожалуй, только человек его склада мог на пустыре за пару десятилетий построить такую усадьбу, как Курганово.

Доктор предупредил меня перед ужином, чтобы я не заговаривал с графом первым, не спорил с ним и во всём соглашался. Не то чтобы я собирался вступать в конфронтацию с хозяином, который проявил такое гостеприимство по отношению к незнакомому человеку, но это всё же показалось странным и заранее насторожило, даже настроило против.

Граф произвёл неизгладимое впечатление с первого взгляда. Он вошёл в столовую, когда все уже сидели (и опоздал к ужину на полчаса, но без него никто не посмел притронуться к еде. Впервые вижу, чтобы хозяин заставлял своих гостей ждать, да ещё и дал чёткое указание без него не начинать). Со мной он даже не поздоровался (а доктор велел мне не заговаривать первым).

Широким, чеканным шагом, который наводит на мысли о службе в армии, граф прошёл к своему месту, молча, не глядя ни на кого из нас, сел за стол и махнул слуге, чтобы тот положил ему первое блюдо. Всё это время мы, остальные собравшиеся, стояли, точно солдаты на смотре у генерала, вытянувшись по струнке.

И только когда граф прожевал первый кусочек и отпил вина из поданного бокала, он вспомнил о нас и сухо кивнул.

Настасья Васильевна, сидевшая напротив графа, первой опустилась, за ней робко присели мы. Я пребывал в таком удивлении, что, прежде чем сесть, долго крутил головой, наблюдая за остальными.

Это был самый странный ужин в моей жизни. Отец вдруг показался самым радушным и общительным человеком в мире, потому что в отличие от графа он хотя бы умел притворяться приветливым хозяином и добрым семьянином. Что-что, а произвести хорошее впечатление Анджей Белорецкий умеет. Это для домашних он самодур, тиран и деспот, а для соседей и тем более столичных гостей чудеснейший, душевнейший человек. Холера, я начал раздражаться от одной только мысли о нём.

Вернусь к описанию ужина.

Граф заметил меня только после третьей смены блюд.

– Вы, значит, тот самый студент? – спросил он без всякого приветствия.

Я представился на ратиславский манер (уточняю, потому что после граф весьма странно отреагировал на моё имя).

Разговор постепенно ожил, в основном благодаря Настасье Васильевне.

Ох, если бы я мог словами описать, какая она, но это, кажется, не смогут передать ни перо, ни бумага.

– Вы же, Мишель, студент Императорского университета в Новом Белграде? – уточнила она. Чёрно-синие, как сливы, глаза сверкали.

– Да, – сказал я. И, собственно, это всё, что я мог при ней произнести поначалу. Я почти не говорил, кивал больше. К счастью, все списали это на усталость.

– И вы приехали к нам в Великолесье, чтобы записывать поверья бедных кметов?

Настасья Васильевна повторяла уже известную ей историю, чтобы хоть как-то поддержать неловкую беседу с графом. Как же это благородно с её стороны.

– Да.

Александр Николаевич налил мне какой-то чудеснейшей, но очень крепкой наливки, от которой я долго не мог дышать, зато сразу согрелся и стал болтливее.