Утром Воробей мазал очередную картину, разбрызгивая шваброй водянистые потеки по лежащему холсту. Согнувшись дугой, он ловко обводил женские очертания краской. Похоже, даже подобрел:

– Где шляешься, Рыжий? Каша стынет.

И правда, в кастрюле дымилась гречка, рядом лежал желтый сыр. Он помыл руки и расстелил кружевную скатерть. Вскоре у этого редкого явления нашлось объяснение.

– Послушай, старик! Каким-то чудом оказалась у твоей Одоевцевой коллекция интересных картин, – глядя ласково на меня, начал мой добродетель. – Так вот, там, по мнению Аиды, присутствуют работы Андреенко. Сделай одолжение, принеси мне по дружбе, что сможешь. Только без шума, втихаря, – закончил он дружеским тоном фразу и подмигнул.

Конечно, в квартире старушки висели рядами рисунки друзей, рваные акварели, выцветшие литографии, но картин было маловато, а книги стояли стопками вдоль и поперек. Ценность всего этого добра мог знать лишь сведущий специалист по вопросам культуры. Воробей добавил в мою миску каши, достал из шкафа большой свернутый трубочкой пластиковый пакет и сунул его в дверную ручку:

– Выполнишь поручение – дам медаль за храбрость! Когда будешь уходить, возьми с собой орудие труда, – таким образом, он подчеркнул важность просьбы.

Около станции метро прогуливался под фонарным столбом мой друг художник, держа на весу толстый рюкзак, вертел лохматой головой по сторонам и явно беспокоился, но, заметив меня, бегом пересек улицу в мою сторону. Смешной этот пацан Женя. Истинный талант. При советской власти мог бы стать академиком – у него было почти все, погубило тщеславие. Оставив преданных клиентов и просторную барскую мастерскую в Ленинграде, он перелетел за океан по приглашению Нью-Йоркского музея. Профукал состояние на проституток и, практически голым, очутился на парижской панели.

– Замерзаю, Рыжий! Такой сильный ветер, а ты опаздываешь… – Действительно, из-под коротких брюк виднелись синеватые ноги. – Боюсь болеть. Умру, а кто похоронит бродягу? – В его интонации звучали грустные ноты.

Мы, обходя весенние лужи, направились к дому писательницы.

На лестнице нас ожидал сюрприз. Коллекционер Герра, кряхтя и буквально надрываясь под тяжестью огромных сумок, спускался вниз.

– Bon jour, Messier Igor! Какой чудный персонаж с вами! Новый постоялец? – спросил он, пытаясь прибавить ходу.

За последний месяц он стал часто навещать нашу квартиру. Приносил обычно тортик и за чаем охмурял красивыми байками старушку. В итоге та дарила или продавала ему за копейки нажитое другими чужое добро. Я вошел в пустую гостиную. На голых стенах оставались лишь пятна от картин да разбросанные книги. Одоевцева появилась перед нами одетой по-домашнему. Мой дружок поздоровался, назвал свое имя, поцеловал ее поднятую ручку. Старушка скромно ахнула от удовольствия, как делают на приемах светские дамы. Джентльменский жест был оценен улыбкой. Поселила она его в средней комнате, там, где стоял покосившийся турецкий диван, – тихий уголок с видом на улицу.

Теперь нас стало трое, число святых и сумасшедших. Вечерами писательница звонила по телефону Василию Павловичу и часами болтала с ним. Я скитался от галерейных выставок до дешевых кафе, Женя запоем читал книги, вернее, то, что осталось, и докладывал мне за закрытыми дверями о проделках хозяйки дома. Например, та оставит суп в холодильнике, напичкав сапожными гвоздями. Хорошо, что мой друг вовремя заметил опасность. Или масло с длинными волосами… Да еще хозяйка любила поесть варенье ночью на кровати. Оно часто разливалось по простыне кровяными пятнами, заставляя вздрогнуть уборщицу.