– Предав себя однажды, легко предать потом и друга, – сказал он ему тогда, и ещё: – Реже ошибается тот, кто отстаивает свою позицию, чаще тот, кто соглашается.

И сейчас Димка считал, что он прав. И он стоял на своей правоте молча, никому и ничего не объясняя.

Выйдя под подписку о невыезде, он в первый же день взобрался на крышу перед куполами и, лёжа на спине и закинув руки за голову, наблюдал за летающими в вышине ласточками, слушал каркающих с макушек соседних тополей ворон и мечтал.

…Кончается его детдом, когда-то кончится и колония, которую теперь уже не миновать, кончится всё плохое и начнётся всё хорошее. У него будет свой дом, кто-нибудь будет его любить, кому-нибудь он будет нужен, у него обязательно будут родные ему люди… Он не мог представить их себе, зато знал, что они точно будут, и ради этого своего будущего он никак не мог предать себя, иначе как он посмотрит потом в глаза своим родным людям глазами подлеца…

Забили в полдень колокола, и тут он увидел над собой Ленку.

– Тебе чего? – не шевелясь, спросил он.

– Так, ничего, просто к тебе поднялась… Можно, с тобой посижу? – попросила она.

– Сиди, – безразлично ответил он, – крыша не моя.

Ленка присела рядом, поджав под себя колени. Это была двенадцатилетняя девочка, хрупкая, как тростиночка, в ситцевом, цветастом, простеньком платьице, и на лице её была натыкана кучка веснушек, которых она ужасно стеснялась.

– Ты, наверное, на меня обижаешься? – тихо спросила она.

– Чё мне на тебя обижаться! – ответил он, недовольный, что нарушили его уединение.

– Но ведь всё из-за меня…

Дима резко встал, и взгляд его сверкнул молнией.

– При чём тут ты! – нервно бросил он. – Да окажись на твоём месте любая другая, я всё равно «Сметану» урыл бы за такое.

– Да, – расстроено сказала она, – но ведь ты сейчас уйдёшь на малолетку.

– И что с того! Я не боюсь.

– Дима, – Ленка как-то по-взрослому положила ему руку на колено, – давай переписываться, – робко попросила она.

Дима, выразив удивление, в полуулыбке рассматривал её.

– Ленка, тебе же ещё двенадцать лет, – засмеялся он, – ты же ещё ребёнок.

– Ага, – обиделась она, – кому-то это не помешало сделать меня взрослой.

Глаза Холодова налились кровью.

– Я боюсь, – глаза её заслезились, – меня сейчас никто замуж не возьмёт…

Димке стало жаль девочку, он смягчился и с задором произнёс:

– Ты ещё такого парня себе найдёшь, о-го-го! Другие девчонки тебе завидовать будут! У тебя такие чудные веснушки, они знаешь, как парням нравятся…

Дима намерено упомянул о веснушках, зная, что у Ленки по поводу них комплекс.

– И тебе нравятся? – заглядывала она прямо в глаза Диме.

– Безумно! – закрыл он глаза и помотал головой.

Её мокрые глаза вмиг стали счастливыми.

– А почему тогда меня парни дразнят? – спросила она.

– Тебя хорошие парни дразнят?

– Нет.

– Тогда что же ждать хорошего от нехороших… А вообще ты молодец, что всё мне рассказала, – он потрепал её по макушке. – «Сметана» подонок, и он получил своё по заслугам, жалко только, что я немного перестарался. А его не бойся, Игорь с Олегом за тобой присмотрят.

– Дима, – слёзы снова текли по её щекам, – тебе же мои веснушки нравятся… давай переписываться, а?..

Дима с трудом сдержал смех.

– Давай, конечно, разве ж я против.

– Ага, а сам маленькой обзываешься… Я же вырасту. У меня мамка папки на целых девять лет была младше.

– Дурочка… – Холодов по-отечески обнял её за плечи и прижал к себе. – Только обо всём пиши, чтобы письма длинные-предлинные были, не жалей бумаги, чтобы я их по несколько раз хотел перечитывать.

– Не буду бумагу жалеть, обо всём писать буду, – говорила она.