– Сожгите Каменный Дом, – хрипло произнес пришелец, – тогда будет вам покой и прощение.

– Предсказатель ты, что ли? – недобро воскликнул едок из-за соседнего стола, – а ну катись отсюда!

– Заткнись! – буркнул на него обстоятельный бородач и обратился к старику: – Мы ждем вестей оттуда через три дня. Только сегодня мы послали туда рыцаря Тота Смельчака, чтобы узнал, как прекратить безобразия в деревне. Кто ты и откуда знаешь то, о чем наше беспокойство?

– Оттуда… Я и есть Тот Смельчак, – проскрипел посетитель.

Присутствующие всмотрелись в сморщенное лицо, потрясенно стали выписывать в воздухе защитные письмена. А старик, не притронувшись к пиву, встал и вышел за дверь.

⠀

В ту же ночь Каменный Дом выгорел дотла.

Анна очнулась внезапно, словно ткнули в стянутый болью бок, с хрипом втянула в себя холодный колючий воздух и открыла глаза. В странном рваном танце кружился над нею черный, словно обгорелый лес, окутанный серым пушистым туманом. Будто плесень, невпопад мелькнуло в голове. Анна вскочила и едва не упала, запутавшись в длинных влажных юбках. Что я здесь делаю, как сюда попала? Где-то высоко закаркала сипатая ворона, а из плесневелой лесной глубины раздался пронзительно, тоненько – детский плач.

– Доченька! – вскинулась женщина и бросилась бежать. Девочка моя, прости меня, грешную, я тебя найду, я заберу тебя домой, я передумала!

– Передумала, слышишь? – крикнула Анна в густое кисельное небо, а детский плач все не утихал, звал, рвал душу…

Где же ты, милая, где ты, моя душенька, господи, помоги! Сердце сжималось в стылый комок, пока Анна металась по бесконечному лесу. Младенческий писк то раздавался далеко впереди, то затихал и вновь звал ее уже где-то в стороне. Вдруг ноги подкосились и женщина с размаху упала в прелые, подернутые инеем листья. И из-под колен тихонько, жалобно – будто котенок мявчит.

О господи, девочка моя! И принялась копать мерзлую землю голыми руками, сдирая кожу, ломая ногти, стискивая зубы до ломоты, еще немного, еще чуть-чуть… Вот показались посинелые ручки, грязные всклокоченные волосики. Анна смахнула землю со сморщенного личика и отшатнулась с криком: в неглубокой яме сучило ножками и жалобно попискивало мертвое, начавшее уже разлагаться, милое ее дитя. С тихим шорохом на край могилки опустилась большая ворона, скосила блестящий зрачок на пыхтящего младенца и незримым движением – раз! – раз! – выклевала трупику глазки. Тут же из пустых глазниц выбежали длинные сколопендры и зарылись в свежевскопанную землю.

– Слишком поздно, ты же знаешь, – строго сказала ворона, клюнула перепуганную женщину в грудь, и Анна упала назад и провалилась в тягучую бездонную мглу.

Тишина. Страшно открыть глаза. Анна коснулась лба, убрала влажные пряди с лица и боязливо огляделась. Опочивальня, темная, тихая, в очаге теплится огонек, стрельчатые окна закрыты ставнями наглухо, непонятно, день сейчас или ночь.

Почему так тихо, куда подевалась челядь, где ведьма эта? И живот… Анна обхватила руками свое чрево – жалкое, дряблое, словно пустой кожаный мех. Господи, где ребенок? Мой сын… и дочь… запуталась…

– Где мои дети? – залепетала женщина, соскочила на холодный каменный пол, кинулась к обитой железом двери, та вдруг распахнулась ей навстречу и в покои вошла матушка. Высокая, стройный стан обтянут шелковым саваном, в седых волосах рубины кровавым мерцают, глаза черные, бездонные, страшные.

Попятилась Анна:

– Матушка… ты…

– Дитя мое, – восковое лицо матери растянулось в пустой кукольной улыбке. Подплыла к дочери, взяла ее за трясущиеся руки. – Не кори себя понапрасну, ты все правильно сделала. Мы все приносим жертвы, каждый – свою.