На улице – благодать. От вчерашней жары не осталось и следа. Вдыхая свежий, упоительный воздух, иду по одной из дорожек в сторону цветоводов.

Среди панамок издалека замечаю высокую широкоплечую фигуру в белой рубашке с закатанными рукавами.

Не очень-то практично работать с землёй в белом, – скептически мысленно подмечаю я.

Мужчина раздаёт указания молодым помощникам, что-то разъясняет постояльцам, протягивая им в руки тяпки и небольшие лопатки.

Может быть, это главный цветовод? Или ландшафтный дизайнер? Судя по тому, как тут всё обустроено, он своё дело знает хорошо.

Рядом со мной копошится в земле старичок в шляпе, свернутой из газеты. Он приветливо улыбается, и я выпаливаю первое, что приходит в голову:

– Не знала, что постояльцы сами занимаются посадкой клумб!

– Да, а как же? Это тут называется – трудотерапия, – кряхтит старичок. – Все желающие и, главное, "могущие" могут поучаствовать. Сами, так сказать, красоту наводим. У моей бабки сад был в деревне. Я привык там возиться. В городе, в квартире, в этой каменной коробке, разве что на подоконнике хилых доходяг выращивать. А руки по земле скучают, – он с удовольствием втыкает керамическую лопатку в рыхлую землю и разухабисто поёт:

– В огороде лебеда,

А в саду цветочки,

Нет бумажки – не беда,

Обойдусь листочком! Ух!

Я не могу сдержать смеха, и мы весело хохочем. Присаживаюсь на корточки, чтобы поближе рассмотреть желтые и оранжевые цветы. Касаясь пальцем их упругих кучерявых головок, глажу нежную, слегка шершавую поверхность лепестков. Вдруг надо мной появляется тень. И, силясь понять, откуда на ясном небе внезапно взялась огромная туча, закрывшая от меня солнечный свет, оборачиваюсь и гляжу наверх. Передо мной возвышается исполин в белой рубашке. Вблизи он кажется ещё выше и мускулистее. Его загорелое лицо обрамляет многодневная щетина, уже превратившаяся в тёмную бороду. Строгие синие глаза смотрят на меня в упор, не моргая.

– Нравятся цветы? – спрашивает он серьёзным, командным тоном. Я даже сначала не поняла: вопрос это или утверждение. Щурясь от слепящего глаза солнца, робко отвечаю:

– Да, симпатичные.

– Мне тоже нравятся.

– А что это за цветы? Как называются?

– Это бархатцы, – отвечает он сухо. – Очень неприхотливые, цветут долго, вплоть до самых заморозков.

Точно! Бархатцы! "Что за цветы? Что за цветы?" Ну, Эвита, могла бы и догадаться по названию пансионата! Они же тут, куда не плюнь, везде посажены.

– Этот сорт называется «мандарин», – уточняет незнакомец.

– Ага, цвет прямо как у мандаринок, – игриво добавляю я и улыбаюсь, но не вызываю у него ответной улыбки. – А это что за красивые цветочки? – указываю на бледно-желтые бутончики с острыми лепестками.

Резким движением руки "хмурая туча" выдёргивает бедное растение с корнем и бросает на землю. От неожиданности я теряю дар речи.

– Это чистотел. Сорняк. Растёт, где хочет, портит всю картину, – равнодушно отвечает жестокий истребитель несчастных сорняков.

– А мне кажется, они тоже красивые, – шепчу я.

– Может быть. Но они не на своём месте, поэтому их нужно удалить, – его красиво очерченные губы, будто вырезанные из мрамора, чётко произносят слова.

– А вообще-то это очень полезная трава, – вмешивается в наш разговор старичок в панаме из газеты, который к этому времени успел выкопать несколько ямок. – Моя бабка из чистотела мази делала да примочки. У кого грибок, раздражения, прыщи подростковые – всем помогало. Я соберу немного – сделаю по её рецепту мазь.

– Чтобы лечить подростковые прыщи? Не поздновато ли, Семён Антонович? – по лицу гренадера пробегает тень улыбки.