Ладно. Довольно о моральных устоях Сасандры.

Значит, больше трех тысяч.

Капитан отвернулся от врагов, окинул взглядом стражников.

– Ну что, драться будем?

– Да чего там драться… Бить будем, – пробасил пожилой, отмеченный шрамом поперек лба ветеран.

– И побьем! – под дружный хохот добавил молодой, еще безусый парнишка, прижимающий к груди арбалет.

Дель Таррано кивнул. Зачастую побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто уверен в победе. А уж уверенности в своих силах защитникам Медрена не занимать. Теперь главное – доложить обо всем увиденном его светлости. Тут уж никакой Джакомо-Череп его не остановит.

С мрачной решимостью капитан направился к особняку ландграфа.

После ухода командира гарнизона его светлость некоторое время молчал, дергая щекой. Потом подошел к стене, которую, как и в родовом замке, украшали образцы оружия, накопленные предками правителя Медрена за последние три века, молча снял со стойки двуручный топор.

Барон Фальм, посланник западных королевств, с хитрой усмешкой наблюдал, как ландграф набирает полную грудь воздуха и возносит топор над головой…

Хрясь!

С первого удара раскололся пополам стол, заваленный бумагами – все больше расписками и отчетами купцов-поставщиков. Глиняный кувшин разлетелся на десяток черепков, растеклась алая лужа. Приторно запахло крепленым вином.

Бац! Бац!

Обе правые ножки стола отлетели в угол, а половинка столешницы, жалобно загудев, грянулась об пол.

Развернувшись на пятке, ландграф Вильяф наискось ударил по шлему болвана, обряженного в полный доспех латника. Сталь заскрежетала по стали, хундсгугель[26] слетел вместе с деревянной головой и запрыгал по розовым плиткам туффита. Звук получился глухой и очень напоминающий тот, с которым отлетает настоящая голова.

– Так его, родимого! – азартно воскликнул Фальм.

Ландграф поглядел на качающегося болвана, а потом с душой пнул его под тонлет.[27]

Удовлетворенно пронаблюдал, как падает ряженая кукла. Швырнул сверху топор.

Прорычал:

– Ненавижу!

– Вам следует, любезный господин граф, больше проворачивать плечевой пояс, бить с оттягом… Вот тогда будете разрубать бристплейт[28] с одного удара.

Медренский не удостоил его ответом. С сожалением покосился на разбитый кувшин.

– Пальо! Пальо, где ты прячешься, старая скотина?

Тощий слуга в цветах его светлости – черное с серебром – не вошел, а ворвался в дверь. Согнулся в поклоне.

– Вина! Живо!

Когда Пальо исчез, ландграф уселся на табурет, как ни в чем ни бывало закинул ногу на ногу.

– Насколько я понял, сдаваться вы не намерены. Борьба, можно сказать, до победного конца. Так? – пошевелил усами барон.

Вильяф рассеянно покачал ногой. Казалось, сейчас зевнет, но вдруг встрепенулся, развернулся всем туловищем к Фальму.

– А видали, господин барон, какой у меня капитан?

– Видал… – пожал плечами гость. – Горячая голова. Отвага и понятие о чести на месте. Со здравым смыслом – беда.

– Зря вы так думаете, господин барон, – усмехнулся Вильяф.

– Почему же? Я таких перевидал на своем веку. Для тех, кто в атаку бросается очертя голову, она обычно становится последней.

– А если их будет пять сотен?

– Пять сотен отчаянных храбрецов?

– Да!

– Здесь, в Медрене?

– Здесь! В Медрене!

– Любезный господин граф! – Фальм с трудом сдерживал душивший его смех. – Я в городе уже добрых десять дней. Или двенадцать…

– Неважно!

– В самом деле неважно. Итак, я брожу по Медрену, можно сказать, треть месяца. Конечно, горожане молодцы, держатся бодрячками… Среди гарнизона тоже паники нет, как нет и пораженческих настроений. Это просто замечательно, любезный господин граф, но… Но, как говорят в Фалессе, сила солому ломит. Не устоят ваши стражники против имперских полков.