Об этом лучший сыщик аксамалиансокго тайного сыска, оставшийся ныне без работы, размышлял, глядя на возникшую далеко впереди темную полоску побережья. Команда судна и владелец его, он же капитан, приободрились, забегали веселее. Матросы натянули шкоты, переводя судно из бейдевинда в галфвинд.[17] Блоки заскрипели, когг[18] вздрогнул, как норовистая лошадь, и прибавил ходу. Вскоре стали различимы взметнувшиеся к небу обелиски маяков, обозначающих вход в бухту, крошечные домики, разбросанные по пологому склону холма, фортификационные укрепления прикрывающей Фарал крепостицы.

Еще немного, и он сойдет на берег, чтобы продолжить погоню.

Все чаще в последние дни Мастер задавал себе вопрос – может ли человек, посвятивший всего себя мести, считаться вменяемым? И все чаще затруднялся с ответом. Еще пару месяцев назад он однозначно бы ответил – нет. Что такое его личная месть по сравнению с долгом, с верностью Отечеству, с присягой императору, в конце концов? Но теперь…

Император умер, не оставив наследника. Точнее, может быть, он его и оставил, но даже если хранилось во дворце или K°лонном храме Триединого, где имел обыкновение заседать Верховный совет жрецов, выправленное честь по чести завещание, то оно сгорело в колдовском пламени, которое высвободили мятежные чародеи. Воистину, и крыса, загнанная в угол, на кота бросается, а чем колдуны лучше крыс?

Так что единой власти в Сасандре больше нет. Даже столица разбилась на десяток углов, или, как говорят ремесленники, концов, в каждом из которых правит свой выборный совет, устанавливают свои законы. И власть эта обычно простирается на одну-две улицы в лучшем случае. Исключение составляют лишь университетские школяры, сплотившиеся вокруг освобожденного ими же из тюрьмы мыслителя и революционера фра Дольбрайна.

Вспомнив о Дольбрайне, Мастер с трудом подавил приступ веселья. Высоко же вознесся Берельм по кличке Ловкач, мошенник и аферист, изумительно подделывающий подписи на векселях и банковских расписках, умеющий провернуть сложную многоходовую сделку, все участники которой (ну, кроме него самого, само собой) останутся в дураках. Никто, кроме Мастера, лучшего сыщика Аксамалы, не знал, что Берельм и Дольбрайн – одно и то же лицо. Он ведь сам уговорил Ловкача, нажимая на нужные болевые точки души, изобразить на время прославленного философа, которого и в живых-то уже нет, скорее всего. Контрразведчик рассчитывал таким образом выявить подпольные общества вольнодумцев, сумевшие до сих пор скрываться от властей. И выявил бы, но судьба распорядилась иначе. Отвлекла, закрутила, едва не убила… А Берельм так вошел в роль, что не только проповедовал учение Дольбрайна перед студентами и горожанами, но и умудрился наладить что-то вроде справедливой устойчивой власти на территории университета и прилегающих улицах. Сам Мастер его речей не слышал, но очевидцы хвалили.

Ну и пусть!

Сыщик облокотился о релинг, сплюнул в зеленовато-серую, мутную воду. Он предоставит гражданам Аксамалы самим разбираться со своими трудностями. Кто наворотил, тому и разгребать. Если Берельм Ловкач не допустит полного хаоса, возьмет власть в городе в свои руки, то этим он искупит не только прошлые, но и будущие преступления. В конце концов, что он такого страшного натворил? Облегчил карманы десятка-другого толстосумов? Во всяком случае, он не злоумышлял против Сасандры и не торговал родиной оптом и в розницу, как некоторые большие начальники… Глава тайного сыска, например…

Пробегавший мимо помощник капитана участливо тронул Мастера за рукав:

– Вам нехорошо, фра Иллам? – Этим именем сыщик назвался, покупая проезд до Фарала. Что правда, то правда, в пути его часто мутило – северный ветер, будь он неладен, дул то в правый борт, то в правую же скулу, вызывая сильную бортовую качку. А Мастер не то чтобы был сухопутной крысой, но к путешествиям по водной глади не привык. – Могу я чем-то помочь?