Перикл помолчал, словно ему в голову вдруг пришла какая-то мысль, хотя на самом деле именно из-за нее он и взял слово.

– Тех, кто по-прежнему хмурится, я думаю, обрадует напоминание, что Спарта была вынуждена обратиться к нам за помощью! Полагаю, мы будем вспоминать об этом в старости!

Некоторые при этих словах рассмеялись. Перикл кивнул эпистату, и тот поискал взглядом других желающих выступить. День пролетел, собрание прерывалось только раз, на обед около полудня. Речь держали десятки человек, один за другим, они задавали вопросы и давали ответы. Но, казалось, дискуссия сама собой иссякла. Люди были готовы голосовать, и Перикл вновь стал последним, кто обратился к собранию.

Когда дело дошло до подачи голосов, процедура прошла быстро. Члены совета произвели подсчет – результат оказался почти равный, но решение о помощи одобрили на семьсот человек больше. Кимон поведет гоплитов в Спарту. Точное их число определит город, чтобы его стены не остались беззащитными. Кимон все равно был доволен. Он кивнул Периклу, и тот, будучи моложе Кимона, выбрал момент подойти к нему, хотя архонта окружила толпа доброжелателей, которые поздравляли его и хлопали по спине.

– Я хотел бы отправиться с тобой, если ты позволишь, – сказал Перикл.

Кимон повернулся к нему, и Перикл не отвел взгляда. Они сражались плечом к плечу на Кипре. Каждый был обязан другому жизнью, и это так крепко связало их, что, вероятно, никакое испытание не могло разорвать эти узы.

– Твой отец был человеком чести, – сказал Кимон. – В память о нем я принимаю твое предложение. Будь здесь к рассвету. Ждать тебя я не стану.

Холодность между ними немного ослабла. Перикл с облегчением кивнул. Время было позднее, а ему еще нужно забрать из дома отцовский щит. Перикл вздохнул. Там его ждала жена. Если он думал, что уже познал холод, то, встретившись с ней, он познакомился с самой суровой зимой.

Когда Перикл добрался до своего дома за пределами города, взошла луна. Он постучал костяшками пальцев в железную дверь и стал ждать, слушая шаркающие шаги вверх по внутренней лестнице. Прошла целая вечность, но Перикл не раздражался. Маниас теперь не тот, в юности Перикл знал его совсем другим. Тогда он был рабом, но заслужил свободу своим трудом. После войны имение платило ему жалованье. В результате Маниас женился и снял домик в квартале Керамикос. Всю жизнь он отличался отменным здоровьем, пока его не хватил удар. Теперь старик подволакивал ногу и прижимал к груди правую руку, скрюченную наподобие птичьей лапки.

Перикл взглянул на Маниаса, который всегда встречал его улыбкой. Густые кустистые брови и крупный нос, волосы седые, грубо обкромсанные. Как обычно, Маниас осклабился, обнажив несколько уцелевших зубов.

Пришлось подождать, пока старик медленно и осторожно спустится обратно. Когда дверь открылась, Перикл вошел в вымощенный известняковой плиткой двор, с которого дорожка вела к главному дому. Подавшись вперед, он неловко подхватил Маниаса под его здоровую левую руку. Лицо старика перекосило, ему было трудно говорить и есть. Как же он теперь не похож на человека, который когда-то носил Перикла и его брата на руках по пастбищу, фыркал и бил ногой о землю, изображая Минотавра.

В ночной тиши с поля позади дома дул теплый ветерок. Перикл втянул носом воздух: родной кров, где его мать Агариста и жена Фетида вели свою непрекращающуюся войну. Он замер на месте, поняв, что не видел обеих уже по крайней мере месяц. Почти все время он проводил в городском доме, убежище своего отца, перестроенном после нашествия персов.