Он возвращается обратно, в чём-то уже смягчившийся и другой, не такой, каким он был всего пару секунд назад. И, вот же ужас, его правая рука приподнимается, будто намереваясь коснуться моего лица, заставить меня посмотреть на него, когда всё, что я вижу, это лишь снова пол и наши ноги. Но я уже достаточно всего услышала. И про себя, словно напрашивающуюся на отрицательные эмоции в силу своей врождённой открытости. И про свои чувства, делающие мне лишь плохо, будто я могу взять их и отключить, как только пожелаю. И про свой внешний облик, который содержит в себе всё, что, по его мнению, я должна носить исключительно глубоко в себе. Пусть засунет свою точку зрения куда подальше. Я вообще не его мыслей хотела. И не советов. И не рекомендаций, способных превратить меня в его подобие, в чёрствого и безразличного человека. Я хотела… поддержки. От того, кому не нужно рассказывать всё. Кто и так всё знает, потому что был непосредственным свидетелем каждого момента от обнаружения преступления и до нынешней развязки. Я подумала, что это что-то значило. Так чувствовала душа. Но мне снова прочитали мораль, и не более того.

– Да пошли вы к чёрту, сэр.

И так, схватив свои вещи, я вылетаю за дверь.

Румба – вертикальное выражение горизонтального желания. Нужно держать её, будто её талия – это главное для вас. Толкайте, будто сердце вырывают из груди. Прижимайте, словно хотите овладеть ею прямо здесь, на танцполе. И бросайте, словно она сломала вашу жизнь.

Свернувшись калачиком на краю дивана и прижавшись спиной к подушкам у его спинки, я смотрю, как героиня Дженнифер Лопес пытается втолковать персонажу Ричарда Гира, казалось бы, прописные истины о том, что такое румба, и какие вещи нужно вложить в исполнение этого танца. Но думаю я лишь про то, что мы, люди, не всегда действительно понимающие и быстро что-либо соображающие, чуткие, внимательные и осторожные в своих высказываниях и заявлениях. Порой мы не допускаем и мысли, что некоторые наши слова, мысли и фразы могут оскорбить, унизить или обидеть другого человека. Я и сама не святая, но, по крайней мере, не лишена осознания. Чувствуя, что перешла невидимую границу, я вполне могу тут же попросить прощения и извиниться перед тем, кому причинила боль или просто доставила несколько неприятных минут.

У меня не было настроения говорить с родителями ни позавчера, ни днём позже, но сегодня они позвонили снова. Невзирая на отсутствие внутренних сил, которые уже давно оставили меня, мне пришлось ответить. Потому что я добрая и любящая дочь, знающая всё об их волнении и переживаниях. Потому что моя драма не только моя. Она ещё и их. Это та же причина, что вызвала немедленные слова искреннего раскаяния, когда, дважды вынужденная ответить отрицательно на вопрос о скором приезде, я не сдержалась и почти вышла из себя. Если они такие встревоженные и опекающие по телефону, мне совсем не хочется думать, что в таком случае будет дома. Но это не отменяет того, что моя реакция была неправильной, отвратительной и незаслуженно грубой. Сожаление охватило меня в тот же миг, как и идущие изнутри слова. Пусть некоторая напряжённость так никуда и не исчезла, осталась в завершающей части разговора, но я, по крайней мере, не Олдридж. И я не стану им. Не стану, как он, никогда. Я другая. И всё им сказанное ничего во мне не изменит.

Устав смотреть изображение и слышать звук, но всё равно не понимать ничего из того, что происходит, я выключаю телевизор и в бессильном отчаянии прислоняю пульт к своей груди, ощущая ненависть к собственным выходным. Тут же во внутренний мрак этого утра, ставший для меня обычным явлением, вмешивается настойчивый стук в дверь. Но это скорее ошибка, чем нечто иное. Я ни с кем здесь не общаюсь. Не поддерживаю отношения вне работы. Не провожу время ни с чьими-либо семьями, ни с конкретными людьми. Я больше не привязываюсь и никого не впускаю. Так что продолжаю лежать, не двигаясь с места, в ожидании того момента, когда кто-то, кто находится снаружи, кем бы он ни был, осознает свой промах и оставит меня в покое. Но ничто не прекращается. Мне приходится встать, направляясь к двери небольшого съёмного домика с двумя комнатами, второй из которой я всё равно не пользуюсь. Я пыталась спать там, но слишком широкая кровать, рассчитанная однозначно на двоих, лишь усиливает одиночество и пустоту в груди.