– Допустим, – эхом отзывается Афина.

– Если ты победишь Химеру, я буду счастлив. Если же Химера победит тебя…

Афина хочет возмутиться. Отвесить наглецу оплеуху. Покинуть храм. Ответить на оскорбление. Вступить с оскорбителем в бой: копье против жезла.

Хочет и не может.

– Что тогда? – вместо этого спрашивает она.

– Боюсь, на Олимпе появится новая богиня мудрости и военной стратегии. Это будет особенная мудрость и необычная военная стратегия. Ну и что? Согласись, пока что Химере с избытком хватает и того, и другого. Если Химера победит Арея, мы получим новую богиню войны. А может быть, она захватит другой участок, милостиво позволив проигравшему сохранить свою честь и участь. Представь себя на месте Химериной жертвы. Тебе понравится такое милосердие? Что бы ни случилось, мы будем в проигрыше, сестра.

Афина опускает копье. Сама не замечая, во время речи Гермия она держала оружие так, словно собиралась метнуть его во врага.

– И что теперь?

– Надо искать выход. Надо торопиться, потому что время на исходе. И еще… Ты по-прежнему ловишь Пегаса?

– Да.

– Если ловишь, значит, еще не поймала. Я думаю, что Пегас – это свобода. Если ты его не поймаешь, не укротишь – это будет означать его победу над тобой. Пегас с нами одной природы, помнишь? Победа над равным, победа Пегаса над Афиной… А потом его природа велит ему взлететь на Олимп.

Гермий делает шаг вперед:

– Зачем нам на Олимпе бог свободы?!

Тьма за дверью шевельнулась, ожила.

Скользнула в покои, обернулась девушкой. Служанка? Из тех, у ворот? Не знаю. Наверное. Даже если так, сейчас она была другой. Волосы по плечам. Хитон черней ночи, с редкими серебряными искорками. Короткий, выше колен. Грудь открыта: одна, левая. Тугая, округлая, с темным, словно нарисованным соском. Так, в хитоне без гиматия, ходили женщины у нас дома, если не собирались на улицу. Грудь они тоже не смущались открывать, только обматывали ее мастодетоном – грудной повязкой.

Эта обходилась без повязки.

Я опустил взгляд, стараясь не пялиться, куда не надо. Не помогло. Складки, сборки, а все-все видно. И ничего не видно в то же время. Видно, не видно, а хочется. Впервые так. Опять же ноги. Точеные коленки. Изящные детские ступни. Не надо, хотел сказать я. Я устал. Сейчас закончу есть и завалюсь спать.

Сил у меня нет. Извини.

Не сказал. Поперхнулся. Закашлялся. Ответом мне была понимающая улыбка. Служанка заговорщицки приложила к губам палец. Миг – и она уже рядом со мной. Да, на ложе. Не на спальном, с море шириной. На узком, трапезном. Присела рядом.

Близко, но не вплотную.

Ложе трапезное. Сидим за столом. Едой пахнет. Но я-то знаю, как оно бывает! Вспомнилась Каллироя, остров, дом Хрисаора, такое же ложе…

К лицу всплыла чаша с вином. Разбавленным? Крепким? Я глотнул: раз, другой. Кашель унялся. Я кивнул служанке с благодарностью и упустил момент, когда тьма в дверях снова ожила. Вторая девушка была огненно-рыжей, как осенняя листва под солнцем. Хитон – зелень весны, под цвет глаз. Как и разглядел-то? Глаза, в смысле. Такое и днем не сразу разглядишь.

– Я…

Не успел. Еще не успел придумать, что скажу, а все равно опоздал. Едва мои губы разомкнулись, рыжая вложила в них оливку. Будто так и надо. Вроде я для этого рот раскрыл, а она догадалась. Пальцы ее задержались на моих губах дольше, чем требовалось.

Когда их стало трое? Четверо? Пятеро?! Не губ, не пальцев – служанок. Как я оказался на спальном ложе? Нельзя сказать, что ко мне приставали с той вызывающей откровенностью, какую я помнил по встрече у ворот. Ночь разминала мне ступни. Банщик с помощником делали это куда грубей. Осень (Весна?) массировала плечи. Я весь дрожал, откинувшись на подушки. Я был мягче пуха, тверже ясеневого древка.