Хозяйка поселения ждала гостей на веранде и, стоило им только показаться из-за деревьев, громко крикнула:

– Ноэми!

В ответ на этот зов в глубине сада появилась какая-то фигура. Меж двух рядов густо разросшегося, высокого малинника, чуть ли не смыкавшегося вверху подобно зеленому своду, шла молоденькая девушка. Лицом совсем еще дитя, да и тело детское, лишь вступившее в пору формирования; на девочке белая сорочка и юбка, в подоле верхней юбки Ноэми несет плоды, только что сорванные с дерева.

Эта фигурка, вынырнувшая из зеленых зарослей, подобна идиллическому видению. Нежный цвет лица, когда девочка спокойна, соперничает с розовым оттенком белой розы и принимает краски алой розы, когда Ноэми краснеет и вспыхивает до корней волос. Ее выпуклый чистый лоб словно сама доброта, и это выражение гармонирует с мягким изгибом шелковистых бровей и невинным взглядом выразительных голубых глаз; в очертаниях тонкого рта сдержанность и детская целомудренность. Пышные косы цвета спелого ореха, отливающие золотом, позволяют догадаться, что волосы девочки вьются от природы, а переброшенная назад коса обнажает маленькое ушко. От всего ее облика веет какой-то неосознанной кротостью. Пожалуй, взятые по отдельности, черты ее лица не составили бы идеала для скульптора, да и будь они изваяны из мрамора, возможно, не показались бы красивыми; но в целом ее облик излучает какое-то симпатическое сияние, чарующее при первом же взгляде, и чем дольше на нее смотришь, тем сильнее она завораживает.

Сорочка спустилась с одного плеча девочки, но, чтобы не оставаться ему открытым, на нем уселась белая кошка, прижавшись мордочкой к лицу Ноэми.

Нежные, белые ножки девочки не обуты, ведь она ступает по ковру – великолепнейшему, царскому бархату: осенняя мурава расшита голубыми цветами вероники и красной геранью.

Евтим, Тимея и Тимар остановились у края малинника, дожидаясь приближения девочки.

Ноэми решила, что самым сердечным приемом для гостей будет угостить их собранными ею плодами – это были спелые, с красными боками груши бергамот. К Тимару она обратилась к первому.

Тимар выбрал наиболее спелый из плодов и протянул Тимее.

И обе девочки одновременно с досадой дернули плечиком. Тимея в этот момент завидовала обладательнице белой кошечки, сидящей на плече у своей хозяйки; Ноэми же досадовала оттого, что угощала она вовсе не Тимею.

– Экая ты неловкая! – прикрикнула на нее мать. – Неужто не могла сперва переложить фрукты в корзинку? Кто же так, из подола, угощает? Эх ты!

Девочка зарделась румянцем, бросилась к матери, а та тихо, чтобы другие не слышали, выговорила ей; затем, поцеловав дочку в лоб, сказала опять вслух:

– Ну а теперь ступай с корабельщиками в кладовую, покажи им, куда сложить то, что они принесли, дай им кукурузной муки да выбери для них парочку козлят.

– Не стану я выбирать, – прошептала девочка. – Пусть сами выбирают.

– Вот чудачка! – с ласковым упреком сказала мать. – Дай ей волю, она бы всех козлят сберегла, не позволила бы зарезать ни единого. Ну что ж, пусть сами выбирают, тогда и жалоб-обид не будет. А я пока стряпней займусь.

Ноэми позвала корабельщиков и отворила перед ними кладовые для фруктов и круп – две обособленные пещеры в скале, каждая запертая собственной дверью. Скала, образовавшая мыс острова, являла собой один из тех камней «пришельцев», которые геологи называют errtikus, «блуждающими» скалами, итальянцы – trovanti, «подкидышами», а скандинавы – азарами, то есть инородными скалами, обломками далеких горных хребтов; такую глыбу известняка можно встретить в долине доломитовых скал или русле реки, усыпанном речной галькой. Скала эта была испещрена пещерами, мелкими и покрупнее, и первый поселенец острова находчиво воспользовался этой природной ее особенностью, самую большую пещеру с устремленным кверху отверстием-дымоходом употребив под кухню, наиболее глубокую – под погреб, наивысокую сделав голубятней, а прочие – зимними или летними хранилищами припасов. Вселился в эту Богом ниспосланную скалу, подобно пташке божьей, и свил тут себе гнездо.