– Успокойся, парень. Да что за бес в тебя вселился? Что случилось? И где мистер Бойд?

В ответ Сид лишь обхватил голову обеими руками, как умалишенный раскачиваясь из стороны в сторону. Что он мог сказать Тому? Что негодяи не побрезговали выкрасть беззащитного человека ради того, чтобы надавить на него и заставить принять навязанные ими условия? Нет! О том, что произошло никому лучше не рассказывать. Тем более Тому. Честный парень мог случайно проговориться матери или на работе, и тогда всё может только ухудшиться.

Он заставил себя поднять голову, и, с трудом сфокусировав взгляд на соседе, тихо произнес, сам поражаясь тому, как ровно прозвучал его голос.

– Всё нормально, Том. Просто хозяин нанял вместо меня другого парня, а мне указал на дверь. Ну, – он указал на творящийся беспорядок, – я и вспылил. Что же касается отца… – он с трудом сглотнул прежде чем продолжить, – С отцом тоже порядок. Отправил его к одному знакомому врачу, и тот порекомендовал оставить его на пару дней в своей клинике. Сейчас, как раз собираюсь к нему. Передать привет?

– Ну и напугал ты меня, парень, – вздохнувший с облегчением Том, заметно повеселел. – Конечно, передавай. Мать как-раз печь собиралась. Отнеси кусочек отцу.

– Обязательно, но в другой раз, хорошо? – Сид поднялся со стула и протянул руку соседу. – Спасибо, Том. Вы всегда были очень добры к нам, и я этого никогда не забуду.

Том смутился. Пожав руку и с минуту еще потоптавшись на месте, он вернулся к себе, оставив Сида одного.

Из оставшейся приоткрытой двери до юноши донеслись аромат свежей выпечки и запах жареной картошки с луком из квартиры этажом выше. Пустой желудок протестующе сжался и недовольно заурчал, когда, игнорируя его позывы Сид схватил с пола небольшой, но очень острый складной ножик и решительно захлопнув дверь, бегом спустился на улицу.

В это время года вечерний Чикаго был особенно красив. Как только сумерки начинали опускаться на землю, всюду загорались красочные огни. И в другое время он непременно остановился бы полюбоваться на иллюминацию и новехонькие, ярко освещенные вывески, к виду которых казалось невозможно было привыкнуть, но только не сейчас, когда сердце замирало от страха потерять единственную родную душу, которая у него еще оставалась – отца. Быстро оглядевшись по сторонам, Сид поднял повыше воротник хлопчатобумажной куртки и, надвинув серую кепку почти на глаза, направился в сторону конки, следующей на другой конец города, туда, куда он когда-то поклялся не возвращаться.

О’Кинни нравилось считать себя не таким как все, эдакой особой голубых кровей, снизошедшей до простых смертных. Одевался он всегда с иголочки и по последней моде. А вот платить, как ни странно, за такую красоту, не любил. Глубоко убежденный в том, что все и всё ему должны, он всегда резко реагировал, когда кто-то осмеливался заговорить с ним о деньгах.

Немного не дотянув до среднего роста, этот с виду румяный и довольно упитанный тридцатипятилетний крепыш с тонкими пижонскими усиками над верхней губой, был одним из самых отъявленных негодяев, когда-либо рожденных на этой земле. Ему ничего не стоило дружески, похлопывая собеседника по плечу одной рукой, другой нажать на курок пистолета, приставленного к его боку. «Деньги и власть – единственное, что имеет значение, а все остальное – мусор, от которого следует избавляться» – любил поговаривать он, и очень скоро эта фраза стала своеобразным девизом для каждого участника банды, мечтающего когда-нибудь заслужить доверие и уважение своего босса.

Сид несколько раз встречался с ирландцем. Сознавая свое умственное превосходство над остальными и пользуясь тем, что не являлся членом его банды, юноша время от времени позволял себе дерзкий тон в общении с главарем, не боясь схлопотать в ответ. Зная, как тот не любит расставаться с деньгами, Сид, несмотря на недовольное ворчание О’Кинни, всегда требовал оплату вперед. Разумеется, честно отрабатывая каждый цент. Но видно все же затаил на него злобу злобный карлик, раз спустя столько времени не поленился разыскать их с отцом убежище.