Она долго смотрела на меня, но что она могла сделать? Только убить меня? Но она не убила меня, даже взглядом больше не слишком жгла, стронула коня, и мы поехали дальше уже шагом.

– Куда путь-то держим? – спросила я.

– Подальше от Севера, – сказала она. Понимай как хошь.

И вот мы в пути уже десятый день. Погода тёплая, лепёшки уже давно засохшие, фляга с мёдом, не хмельным, но густым и сладким, придающим сил, солонина, вода из родника, через несколько дней этих скудных крошек мне уже вполне хватало, удивительно, думал я, для чего я всегда так много ел?

Я обрил голову, в этом Онега помогла мне, чтобы мои окрашенные хной в красный цвет лохмы не были где-нибудь замечены или узнаны. Мы заходили в попадавшиеся нам селения. Онега переоделась мальчиком и не знай я, что её косы прячутся под шапкой, а под мальчиковой одеждой – её гибкое тело, ни за что не подумал бы, что передо мной женщина. Она и манеру-то мальчишескую откуда-то переняла.

– Откуда ты… научилась? – удивился я, когда ночью мы устраивались спать в стогу свежескошенного сена на окраине обширного луга. Она засмеялась и не ответила ничего.

При этом и оружия у неё с собой было напихано буквально в каждом шве её одежды и обуви.

Однажды в лесу она, невзначай бросив нож, прикончила замешкавшегося зайца, которого мы с удовольствием ели потом несколько дней, выварив в вине.

В другой раз таким же манером мы получили куропатку. И снова то зайцы, то утки, то гуси. Как и подбиралась к ним, удивительно.

Она только смеялась на моё удивление:

– Как и прокормиться изгою и бродяжке, я всё могу, Доня.

– Что, и медведя так убьёшь? – я готов во всё поверить.

А она отвечает спокойненько, как ни в чём, ни бывало:

– Нет, у медведя толстая шкура, мощное тело, его ножичками не взять. Ни лося, ни кабана. Тут копьё или добрая стрела надобны.

– А были бы, сможешь?

Она хохочет:

– Куда тебе, скажи, такой большой зверь? Нас двое, на себе попрёшь что ли?

Одна из ночей выдалась холодной, я ворочался под плащом, она же спокойно глядя на огонь, начала дремать.

– Под один плащ надо лечь, холодно, Онега, вдвоём теплее.

– Я не хочу ложиться с тобой под один плащ, Доня, – почти так же холодно, как эта ночь вокруг нас, проговорила она.

– Да я… совсем не в том смысле, – разозлился я, зуб на зуб не попадает, аж скулы свело, а она думает, я на её сладкое место зарюсь.

Тогда она встала и, взяла котелок, что мы купили в одном из городков, исчезла в темноте, отойдя на несколько шагов от костра, и вернулась через несколько показавшихся мне бесконечными мгновений. Повесила котелок над огнём, бросила в него несколько травинок. А ещё немного погодя дала мне это варево выпить.

– Что это?

– Согреешься так, и спать будешь, – сказала она, пока я пил её отвар. – А завтра придём в село, переспи там с какой-нибудь.

– Чё?! – изумился я, оторвавшись от терпкого и даже сладкого напитка.

– Надоел по мне глазами шарить, – невозмутимо ответила она, опять устраиваясь под свой плащ, – я не лягу с тобой, не жди. Понял?

– Вот ещё! То-оже мне… – возмутился я, не вполне искренне, впрочем.

– Всё, спи, и не возись больше, как хрущ, – она спокойно легла, укутав плечи.

И я, действительно, согрелся и заснул очень быстро.

Вот так мы и вышли за пределы Севера. Селений больше не было. Дальше на юг шли леса и леса, через них мы проходили ночами, с зажжёнными факелами, днём укладывались спать, чтобы не попасться зверям.

Но она заболела. Простыла и начала кашлять. Плохо спала ночами, потела, я видел, приоткрыв глаза, как она, просыпаясь, снимает мокрую одежду и раскладывает у огня, чтобы просохла. Это странно, она сама говорила, что не болеет. Да я и сам слыхал, что эти дети Солнца, как она и Белогор, не болеют. Но ведь и он не так давно был болен. Странно. Так странно это.