– Кто такие? – уже не глядя на нас, спросил он.

– Потаскун какой-то со своей бабой, Гордоксай, – ответили ему с ухмылочками. – Хворь дорогой приключилася.

– Хворь? Бог шельму метит, – ответил красавец Гордоксай. – Бабу к лекарям, если могут, пусть вылечат, нет – удавить и закопать, мне тут рассадников болезней не надобно.

Я оцепенел, вот так спас… вот дурак-то… Ах, Онега, что ж ты заболела так не ко времени? Чёрт бы подрал вас, детей Солнца!..

– А парня?

– Двадцать плетей ему всыпьте, чтобы не блудил, пару дней не будет про конец думать, будет только о заднице помнить, – холодно проговорил кошмарный Гордоксай, уже уходя назад в свой шатёр

– Кто тут? – услышал я знакомый откуда-то издали голос.

А вот тут я замер от настоящего страха. Волк подходит к нам. Совершенно не изменившийся, точно такой, каким был, когда затеял драться со мной в Ганеше, убеждая отказаться от Онеги. Только одет был теперь в наши одежды, вышитые штаны, кафтан, расшитый золотыми бляшечками, перепоясанный богатым поясом. Это вам не кузнец-северянин, это очень богатый и могущественный воевода. Волк, погубивший половину Ганеша с его жителями, тысячи людей, детей, взрослых… сколько холмов-курганов выросло вокруг Ганеша из-за тебя! Твоими руками засеянных! Ты не видел того ужаса, ты рассеял смерть и ушёл. И встретить тебя теперь, когда на моих руках больная Онега и ни меча, ни кинжала е достать…

Меня он не узнал, но Онегу…

– Это приблудные, Аркан, – ответили ему.

Гордоксай усмехнулся, и от этого стало ещё страшнее, чем от его прежних речей.

– Совратил парнишка бабу, она теперь больна. Я считаю, Бог всё видит. Вот блудливую сучонку и наказывает. А, Волк?

– Это так.

Волк скользнул по нам взглядом, Гордоксай вернулся в свой шатёр тем временем, не опуская полог.

Я, было, обрадовался, что Волк не узнал нас, я голову опустил, а Онега прижата ко мне, её лица никому не видно… Но волосы… волосы видны, коса-то… и Волк… я просто почувствовал, как он, будто крючком, зацепился за нас взглядом…

– Постой-ка… – проговорил он. Всё…

Он остановил коня и, наступив мне на ногу, встал в моё стремя, поднявшись к нам…

– Это ты… – он дёрнул меня за подбородок, обросший светлым пухом, но я отбросил его руку и самого его оттолкнул.

– Девку в мой шатёр несите, – скомандовал Волк, – а этого…

– Аркан, Гордоксай приказал ему двадцать плетей…

– Всыпьте, как приказал царь, и стерегите, чтобы не убёг, то лазутчик. Он северного воеводы человек. Я знаю его давно.

Вот тут-то я решил драться. Но бесполезно. Отметелили меня со знанием дела, потом ещё и отлупили плетьми, как собаку, и швырнули в тухлую палатку с ломаными лавками и тряпьём, подобие чулана, рядом с отхожим местом.

Я долго выравнивал дыхание, так больно было дышать помятыми рёбрами. И при этом лихорадочно соображал, что теперь делать. Это же надо прямо к Волку привёз Онегу… лучше бы ей к настоящему Серому попасть, с тем она бы справилась в два счёта, Яван рассказывал. А этот не пощадит…

Как болит сердце. Так ещё не было. Никогда ещё не было такой беды. Ни разу не было со мной ещё такого, чтобы так невыносимо тяжко, так больно. Чтобы такая безысходная тоска владела мной. Никогда ещё я не страдал настолько. И я не могу вновь войти в это соприкосновение с Авой, как было накануне… как я ни силюсь, как ни напрягаю внутренний голос, как не рвусь, ничего не выходит… Эта моя боль – это её… ну так услышь меня! Зачерпни моих сил полной горстью! Справься, отгони немочь! Отгони морок! Ава! Услышь меня! Боже, помоги мне, помоги мне добраться до неё. Помоги протянуть руку через расстояние. Если она выдержит, я поспею, я спасу её…